Экспертиза нацпроета

Размытая цель нацпроекта

В регионах считают дни до того, как станут известны списки победителей конкурса нацпроекта «Образование-2007». А эксперты, анализировавшие итоги прошлогоднего конкурса, ждут, будут ли учтены их пожелания и выводы. На ежегодной конференции «Тенденции развития образования: грантовые конкурсы как механизм развития образования»* их мнение в оценке нацпроекта было прямолинейным: «Если государство ставило целью поднятие системы образования в целом, то деятельность, с помощью которой прошла ее реализация, мягко говоря, непонятна».Эту позицию разъясняет один из экспертов – директор Центра экономики непрерывного образования АНХ при Правительстве РФ Татьяна КЛЯЧКО.

Когда я слушаю отчеты по итогам реализации нацпроекта «Образование» и слышу фразу о том, что здоровье школьников за год существования нацпроекта улучшилось, мне делается нехорошо. Неужели здоровье школьников можно улучшить, выплатив по 100 тысяч рублей 10 тысячам учителей или по миллиону школам? Как можно обнаружить такую зависимость? И разве можно считать это мониторингом хода реализации проекта?

У меня возникают сильные сомнения насчет желаемого и действительного. В чем смысл национального проекта «Образование», каковы его задачи? Об этом уже не говорят. И получается, что главным в нацпроекте становится мониторинг хода реализации, потому что его можно, как говорится, пощупать руками, оценить, что именно делается, и сказать, что сделано. Но это не мониторинг цели проекта или средств ее достижения, а именно хода выполнения. И он зависит от распределения ресурсов. Здесь возникает пугающая мысль: возможно ли, что конкурсные процедуры нацпроекта оформляют бесцельность действия?

Поясняю. Мы не знаем, в чем цель, в чем задачи проекта. Но есть конкурсные процедуры. Они должны, грубо говоря, формировать цели. Но вдруг появляется нечто, подменяющее собой изначальные задачи (как в случае с улучшением здоровья школьников). Появляется соблазн выявить в ходе конкурса еще что-то. И все потому, что изначально цель нацпроекта размыта. Допустим, мы финансируем развитие школы. Но в каком направлении? Может быть, мы финансируем становление некоторых образовательных технологий, образовательных программ? Или что-то иное?

Как соотносятся с нацпроектом управленческие инновации? Эти инновации – выражение того, что школа хорошая, потому что директор владеет некими приемами или в этой школе такие условия сложились, а директор просто наблюдал за всем со стороны?

Как видите, сами конкурсные процедуры начинают задавать нам смыслы, которые мы облекаем в какие-то слова, и после этого начинаем сопоставлять увиденное и услышанное с нашими ожиданиями. Кто-то – с тем, что наконец-то вспомнили об учителях; кто-то – с тем, что на школу обратили внимание; кто-то – еще с чем-то. В результате в обществе возникает ситуация совершенно нового мониторинга, иного восприятия реализации национального проекта.

Возникает вопрос: какие цели в нацпроекте могли бы быть поставлены? К примеру, повышение качества образования. Но это практически не поддается проверке. Что такое качество образования, не знает в общем-то никто. У качества образования нет такого высшего значения, к которому бы можно было в конце концов прийти. А повышение эффективности системы образования, ее конкурентоспособности – все это в конечном счете «тянет» за собой повышение заработной платы учителя. Поэтому здесь, я думаю, логика тех, кто организовывал нацпроект, была такая. Заработную плату учителям, вообще говоря, повысить надо, чтобы были конкурентоспособные кадры, чтобы было меньше негатива. Но если мы повышаем зарплату в системе образования в среднем в два раза, то цена вопроса составит 63 млрд. рублей (я посчитала это исходя из сегодняшних нормативов наполнения класса и средней заработной платы педагога). А это очень дорого. Значит, нужно что-то придумать.

В результате мы получили нацпроект, выявляющий якобы инновационные школы и поддерживающий лучших учителей. Под выделенные деньги начинается некоторое движение в учительской среде, которое может быть как конструктивным, так и деструктивным, что и получается на самом деле. Ведь лучшими в большинстве случаев становятся учителя со стажем, а значит – в возрасте. Все знают, что свыше 47% наших учителей – это люди предпенсионного и пенсионного возраста. И сейчас, на мой взгляд, не столь важно, какова заработная плата учителя, сколько важен размер пенсии. Потому что если пенсия будет 1500–3000 рублей, то этот учитель будет держаться за свое место в системе образования всеми силами. Особенно тот, у кого нет близких, способных его содержать. Соответственно все эти люди, около 50 процентов работающих учителей, определяют портрет нашей системы образования.

Может быть, и можно выявить лучших из этих педагогов со стажем, выдать им разово трехгодичную зарплату и отпустить на заслуженный отдых. Но тогда надо понимать, кем заменить ушедших людей. Есть ли этот резерв? Как будет проходить такая процедура? Какие на это потребуются деньги? Ведь ротация кадров должна сопровождаться определенными ресурсами. А если ротации кадров нет, то все, что мы получаем, – это ухудшение социального климата в школьном коллективе, хотим мы того или нет.

Вообще говоря, толчком к повышению заработной платы и затем к нацпроекту был давно назревший вопрос о переходе на отраслевую систему оплаты труда. Та ситуация с Единой тарифной сеткой, которая сложилась, когда невозможно поднять зарплату одному бюджетнику, чтобы не «потащить» за собой всю бюджетную сферу, была тяжела. И потому задумались об отраслевой системе оплаты труда – о повышении заработной платы в разных отраслях в разные сроки. В результате такого решения появлялось и иное пространство в политике: можно выстраивать разные схемы повышения заработной платы разным категориям работников. То есть, скажем, в вузах можно было делать одну систему оплаты труда, а в школах – другую. Это была бы осмысленная задачка. Потому что за движением экономического инструмента заработной платы мы могли бы выстраивать в сфере образования определенную кадровую политику.

Но мы начали «выкручиваться» из этой системы не переходя на отраслевую оплату, а отдавая деньги лучшим. Понятно, что это не решило проблемы. Затем решено было вводить отраслевую систему оплаты труда по образцу Тюменской области. Но не все областные бюджеты способны на это. И кроме того, система оплаты труда формируется абсолютно не на тех основаниях, на которых она должна выстраиваться.

Нельзя в узких, так называемых корпоративных структурах заниматься стимулированием труда за счет заработной платы. Это бессмысленная вещь. Потому что Марья Ивановна сразу начинает думать, почему Марья Петровна получает на 5 рублей больше. У нее начинается внутренний конфликт с самой собой, она недовольна, плохо ведет занятия, предъявляет претензии к руководству и так далее. Дифференциация заработной платы не приводит к тем результатам, которые рекламируются. Напротив, она приводит, как правило, к прямо противоположным результатам.

Если же говорить о конкурсных процедурах в общем образовании, то они могли бы быть направлены, например, на закрепление молодого учителя в школе. Здесь вопрос только в типах конкурсов, наград, премий, ресурсов, процедур. Когда я об этом подумала, то увидела и другую проблему. А именно – карьера молодого учителя. Он приходит каждый день в школу, уроки одни и те же, дети одни и те же, коллектив постоянный. И никакого движения. И даже присвоение очередной категории не меняет характера его деятельности. В связи с этим, я думаю, инновационная школа – это такая школа, которая позволяет работающим в ней людям постоянно быть в движении, развиваться.

И сейчас, говоря о высоком социальном статусе учителя, мы не подкрепляем его экономически или же хотим дать кому-то экономический ресурс, не подкрепляя его социальным статусом. Если мы не решим вопрос карьерного роста молодых учителей, школа останется в том же тяжелом положении, в котором находится сейчас.

По всей видимости, та реформа образования, которую мы в течение многих лет дорабатывали и продвигали, не только не укоренилась, а просто не обрела смысла. Реформирование образования представляется сегодня довольно странным делом. ЕГЭ вроде бы утвердили. А какой еще эксперимент провести? С одной стороны, реформа, растасканная на эксперименты, – это хорошо. Но с другой стороны – это довольно проблематично. Но самое главное в том, что наша реформа потеряла некоторую стратегическую цель. Поэтому побочный эффект национального проекта «Образование» мне представляется довольно хаотичной деятельностью, в процессе которой идет поиск смысла, а он в конечном счете вынесен наверх как некоторая стратегическая задача.

Я убеждена: те, кто проектирует реформирование, не особо задумываются над тем, что процедуры, о которых я сказала выше, начинают «забивать» проектную деятельность как целеполагание. Опасно то, что смысл нацпроекта будет задавлен рефлексией высшего уровня. Потому что власти нужно выдвигать какие-то цели своей занятости и выстраивать проектную деятельность на высшем уровне. А выстроенная ими проектная деятельность – это рамки для всех остальных.

И последнее. Известно, что на приведение в порядок школьных туалетов нужно несколько миллиардов рублей. Но это нацпроект никак не обозначает. Потому что, согласитесь, некрасиво говорить на всю страну в рамках нацпроекта о ремонте школьных туалетов. Тема «лучший учитель» звучит гораздо красивее. Получается, что на тот факт, что в подавляющем большинстве наших школ нет нормальных туалетов, «лучший учитель» закрывает глаза. И мы позволяем себе не замечать этого.

Для того чтобы понять, что можно, а что нельзя делать сейчас в системе образования, надо посчитать ресурсы. Я всегда говорю, что ресурсов не должно быть ни много, ни мало. Ресурсов должно быть достаточно. Достаточно настолько, чтобы перевести систему в какое-то принципиально иное состояние, на другой уровень. Но пока все, что делается в рамках нацпроекта, означает закрепление того положения, которое сложилось.

___________

* Организаторы – Московская высшая школа социальных и экономических наук, Центр изучения образовательной политики.