Четыре проекта модернизации глазами школьного директора, политика, международного чиновника

Исак Давидович Фрумин – в недавнем прошлом один из знаменитых отечественных директоров, создатель легендарной красноярской школы «Универс». Несколько лет назад его пригласили на должность координатора проектов по образованию Всемирного банка в России. Его официальная задача теперь связана с осуществлением этих проектов и согласованием их хода с российскими образовательными руководителями.
Кроме того, и в бытность свою директором школы, и тем более теперь Исак Фрумин выступает активным участником в обсуждении замыслов образовательных реформ, одним из постоянных советников и собеседников того круга людей, которые определяют характер сегодняшней образовательной политики в России.
Мы попросили его взглянуть на ход некоторых из совершающихся перемен одновременно с нескольких точек зрения.

– Исак Давидович, насколько существенны для российских школ программы, поддерживаемые Всемирным банком?

– Надо сразу оговориться, что в России Международный банк реконструкции и развития (Всемирный банк), в отличие от целого ряда других стран, не является очень важным действующим лицом в образовании.

Например, в Киргизии кредиты Всемирного банка – это практически единственные деньги, которые идут в школьную систему, не считая средств на зарплату учителей. В российском же образовании финансируемые банком проекты по сравнению со вкладами бюджета – мизерны. Они существенны не столько для финансирования школы в целом, сколько для ряда конкретных проектов, которые в свою очередь ограничены несколькими пилотными регионами. На федеральном уровне они сказываются не столько с точки зрения вложения средств, сколько как возможность ориентироваться на результаты этих проектов при выработке программ развития образования.

Это важно уточнить, предваряя список тех инициатив, которые поддерживаются кредитами Всемирного банка. Среди наиболее существенных можно назвать следующие:

• инициативы в области нормативного финансирования школ;

• поддержка новых форм школьной сети;

• поддержка учебного книгоиздания;

• поддержка информатизации.

– Вы не могли бы взглянуть на перечисленные направления с трех точек зрения: как бы вы оценивали их в роли директора красноярской школы, в роли представителя международной организации и в роли одного из тех людей, кто постоянно обсуждает с коллегами из министерства их планы образовательных реформ?

– Действительно, я сейчас невольно смотрю на вещи с нескольких точек зрения. Грибоедовская фраза «Ум с сердцем не в ладу» часто выражает мои ощущения. Сердце мое по-прежнему в школе, и оно говорит, что школа – это самое главное, что все надо отдавать школам, что лучшим школам надо давать еще больше, и так далее. А другие позиции требуют более холодного взгляда, требуют учета большего числа факторов, приводят к каким-то другим выводам и идеям.

Три взгляда на подушевое финансирование

– Давайте начнем с финансирования. В этой области специалисты Всемирного банка продвигают только одну идею, касающуюся принципа подушевого финансирования. Он означает одну банальную вещь: каждый приходящий в школу ученик добавляет школе средств.

Как я отнесся бы к введению подушевого финансирования, будучи директором красноярской школы? Двойственно.

Как человек, который был вынужден хитрить, чтобы увеличить фонд учительской зарплаты, зависевший от числа классов, я это приветствую. Что греха таить, двадцать девятого августа начинаются звонки одного директора другому: «Дай мне трех первоклассников, не хватает до комплекта». Дети фиктивно переходят в другую школу (то есть переходят их документы), второго сентября документы возвращаются. Но уже класс-комплекты сформированы, денежки на учительские ставки идут. А сколько ребят осталось – дальше никого не волнует. Теперь эти хитрости больше не нужны. Директор сам будет делить учеников на классы. И если у меня будет сорок первоклассников, я могу их разделить на два класса, но могу и объединить в один, а учителю платить в два раза больше.

Но как бывший директор богатой школы я был бы новой ситуацией обеспокоен. Большинство хороших школ в крупных городах страны за эти годы умудрились выбить себе те или иные привилегии (дополнительные учительские ставки, например); педагогическая работа, обеспеченная этими ресурсами, уже неразрывно вошла в школьную жизнь. И если ничего не предпринимать, то при схеме подушевого финансирования (ориентированной на нынешние минимальные фонды зарплат) вся эта жизнь может оказаться под угрозой. Под лозунгом справедливости будет начинаться дикая уравниловка. Я уже слышу, что в Питере закрываются английские спецшколы. Естественно, если у тебя со второго класса класс делят на три группы, то на это нужны дополнительные средства. Без них школа себе этого позволить не может – или должна брать деньги с родителей.

У нас, к сожалению, при переходе к нормативному финасированию школы начинают «раскулачивать» и даже употребляют этот отвратительный термин. Тем директорам школ, кто смог в прошлые годы убедить, добиться, договориться и получал в результате больше денег, – им финансирование резко ограничивают. С моей точки зрения, это процесс неправильный и опасный.

Но если я посмотрю на переход к подушевому финансированию «сверху», как человек, соучаствующий в выработке федеральной политики, то с первого взгляда все выглядит очень хорошо и правильно. Даже раскулачивание – а как без этого? Лес рубят – щепки летят. Кто-то пострадает – в России иначе не бывает. Однако такая федеральная политика бесперспективна и пагубна, поскольку фактически ликвидирует точки роста (что, кстати, и случилось с россйским крестьянством). Достаточно вспомнить недавнюю историю с закрытием школы М.П.Щетинина.

Как бывшему директору такого «кулацкого хозяйства» мне, конечно, обидно. Ведь иногда отношение к людям и к школам как к щепкам даже объявляют нашим культурным достоянием.. Зато, мол, у нас общественное выше личного, ты пострадаешь – утешайся тем, что в целом стране стало лучше.

С точки зрения международного опыта, подушевое финансирование школ – это абсолютно правильная линия. Но надо вводить любые новации так, чтобы выигравших было больше, а проигравших как можно меньше. Для европейцев это очень важно. Когда они слышат, что «лес рубят – щепки летят», у них глаза лезут на лоб. Они этой пословицы понять не могут. Для них люди, школы – это не щепки.

В большинстве западных стран работают подушевые формулы. Но их полное введение шло долго – так, чтобы постепенно менялась сеть школ, подстраивалась к новой логике, а не перекраивалась одним ударом.

Кроме того, западные схемы ориентированы на то, чтобы бедные слои населения не страдали. Теоретически разные дети могут приносить с собой разные деньги. В Великобритании подушевой вклад учеников из бедных семей умножается на очень большой коэффициент. То есть финансово школу заинтересовывают в том, чтобы в нее пришло больше ребят из проблемных семей. У нас этого, к сожалению, пока не предполагается.

Во многих американских штатах смотрят не только на бюджет; ведь ребенок представителей среднего класса получает ежемесячно 200 долларов на образование от семьи. Значит, ребенку из бедной семьи от государства нужно получать хотя бы сто долларов. У нас этого нет, хотя, с моей точки зрения, должно бы быть важной частью логики бюджетного финансирования.

– А как бы вели себя европейцы, если бы им пришлось проводить у нас политику перехода на подушевое финансирование? Что они сделали бы иначе?

– Во-первых, европейцы эту политику стали бы проводить реально, а не на словах. Ведь Президент Российской Федерации о необходимости введения подушевого финансирования сказал еще в своем Послании в 2000 году. До сих пор регионов, в которых эти схемы пробовали вводить, всего пять-шесть. А европейцы бы не ограничивались столько лет разговорами о важности данной темы, а с 2000 года у них был бы создан план, в каком количестве регионов и в каком году будет осваиваться новая схема. Во-вторых, они включали бы в план введения подушевого финансирования мероприятия по смягчению социальных последствий, чтобы минимизировать число проигравших. Я по этому поводу часто спорю со своими коллегами. Они говорят: конечно, надо отслеживать последствия – если будут проигравшие, им надо помогать. А европейцы не ждали бы, пока проигравшие обнаружатся. Они построили бы программу так, чтобы понять, кто будет проигрывать, – и сразу вводили бы смягчающие меры.

Три взгляда на изменение сети школ

– Здесь я хочу сразу заявить одну принципиальную вещь. Привычные разговоры о том, что Всемирный банк настаивает на закрытии малокомплектных сельских школ, абсолютно не соответствуют действительности. Смысл наших образовательных программ, связанных с изменением сети школ, совершенно в другом.

Однако, если проследить за событиями и в России, и в Казахстане, и в Киргизии, и на Украине, – везде, где в образовании появлялись кредиты Всемирного банка, действительно начиналось повальное закрытие сельских школ.

Объясняется этот печальный парадокс, видимо, следующим.

Отдел, работающий с образованием во Всемирном банке – как и почти во всякой организации, – это не самый главный отдел. Есть другие отделы, работающие с министерствами экономики, финансов и т.д. И первая общая рекомендация Всемирного банка с точки зрения экономики – бюджетные расходы надо оптимизировать. Банк предлагает всегда смотреть на реальную стоимость тех или иных вещей, выяснять, в каких случаях она кажется завышенной. Надо находить места, где нужно сэкономить. И это логично.

И вот экономисты на Украине, в Казахстане, в России смотрят и обнаруживают, что стоимость обучения ребенка в городской школе – 5000 рублей, а в сельской – 15000. Поскольку они финансисты, то быстро находят неправильное: маленькие классы, маленькие школы. У финансовых органов возникает чувство, что они открыли в этих расходах суть бюджетных проблем, и крепкое желание расходы уменьшить.

В правительство, в министерства идут соответствующие рекомендации от финансистов – причем именно местных. До работы с образовательными специалистами Всемирного банка еще и дело не дошло, а программа по экономии на сельских школах уже запускается. Меры принимаются прямолинейно, без мысли о втором-третьем-четвертом-пятом шаге и неизбежных последствиях. Специалистам же приходится подобные программы с трудом останавливать.

То есть Всемирный банк влияет здесь не своей образовательной программой, а таковой оказывается невольный отголосок его общей рекомендации по оптимизации бюджетных расходов.

Но ведь оптимизировать все можно только до известной степени. В этом смысле существуют некоторые естественные социальные процессы, которые грубым вмешательством могут быть настолько испорчены, что никаких потом денег не хватит, чтобы отремонтировать социальную систему.

Я недавно побывал в Киргизии. За последние годы там были построены сотни мечетей. Как рассказывают коллеги, этот строительный бум в основном связан с тем, что были закрыты во многих местах школы, клубы – и у людей не осталось никакого места, вокруг которого можно было собираться, которое удерживало бы сообщество. Появление новых религиозных институций – замечательный процесс. Однако это ясный пример того, как в результате действий по экономии бюджетных средств одна социальная структура, отражающая светскую культуру взаимодействия, меняется на структуру религиозную. Не берусь судить, хорошо это или плохо, но это непредвиденные перемены огромной степени важности. Еще хуже было бы, если бы и мечетей не строили, – тогда вообще никакого пространства для социального взаимодействия на селе не остается.

Еще раз повторю. Мы не рекомендуем закрытие сельских школ как некоторый универсальный метод. Наша общая рекомендация состоит в том, что надо оптимизировать школьную сеть, но не разрушая социальную ткань.

Для меня этот термин очень важен: сложившаяся социальная ткань. Если ее прорвать, то все затрещит по швам: воцаряется пьянство, появляются беспризорные дети и т.д.

Однако важно видеть и другую сторону: мы живем в мире, где есть дороги, телефоны, телевизоры, Интернет… Современные средства коммуникации неизбежно приводят к появлению других единиц социальной жизни. Мы говорим: коллеги, смотрите внимательно, чтобы ваша структура не была заморожена на уровне девятнадцатого века и натурального хозяйства. Нельзя разрушать, но безнадежна и попытка заморозить все, как оно сложилось давным-давно.

За счет того, что бывают нормальные дороги, что у многих на селе есть машины, мы можем уже переставать рассматривать маленькую деревню как замкнутое сообщество, – возникает сообщество большее.

Я только что был в Воронежской области, в Хохольском районе. Там неплохая сеть дорог. И в районе создали куст школ вокруг школы центральной. В ряде школ в нее ушли седьмые-восьмые-девятые классы. Остались начальные классы и пятые-шестые. И между всеми школами налажено тесное взаимодействие. Создана определенная система районного образования, где школы поддерживают друг друга.

Главное в идее оптимизации структуры школ – появление настоящей сети. Главный лозунг: начинайте обмениваться своими возможностями. Я бы сказал так: до последнего времени никакой сети образовательных учреждений у нас не было. Была иерархическая система управления, где между элементами нижнего звена, между подчиненными школами и не предполагалось серьезное взаимодействие. Главная идея нашего проекта – исправление этой ситуации, появление сетевого сотрудничества.

– Есть ли противоречия во взглядах на реструктуризацию «с трех позиций»?

– Я бы представил их на примере городских школ. Как ни удивительно, но именно как директор я программу изменения в школьной сети решительно бы приветствовал. Более того, часть идей, которые мы реализовали в девяностые годы в Красноярске, попала в предлагаемую модель, и я этим очень доволен.

Наш «Универс» был первой школой в России, которая выделила среднюю ступень как отдельную, с отдельным директором, с разграничением школьного пространства между ступенями средней и старшей. Начальные школы оставались отдельными, но мы были из первых, кто ввел должность отдельного директора начальной школы. И дела велись в начальной школе совершенно самостоятельно, хотя она и была завязана в общешкольную жизнь.

История такова. Около нас построили новое здание. Там собирались открывать новую школу, и мне предложили: отправь туда всех оболтусов, а у тебя будет гимназия с приличными детьми. Я отказался это сделать. И вместо этого мы придумали такой комплекс.

Так что здесь мне никого «проглатывать» не пришлось. Потом я, правда, «проглотил» детский садик, который был рядом. И не могу сказать, что все сотрудники садика были от этого в восторге. Но большинство осталось довольно. Ведь это был очень бедный муниципальный сад. Когда он стал частью богатого в целом комплекса, мы смогли увеличить его бюджет за счет школьных ресурсов в три раза.

И эта модель объединенного комплекса, в котором разные ступени образования разнесены по разным зданиям и обладают автономными системами управления, на мой взгляд, для крупного города в большинстве случаев оправданна. Я очень рад, что число таких комплексов увеличивается.

Но теперь я посмотрю на эту же проблему как политик. Тут степень тревожности для меня резко возрастает. На самом деле социальная ткань в городе зачастую столь же уязвима, как и на селе.

У нас были большие споры в одном из городов Самарской области, и я очень рад, что коллеги приняли мои соображения во внимание. Я увидел их схему: вот у нас было 15 средних школ, через год останутся 3 старшие школы и 12 восьмилеток. Это такой удар по социальной ткани, который может привести к самым невероятным последствиям. К счастью, от столь радикальных и быстрых шагов самарцы отказались. Смелыми и быстрыми надо быть в мышлении, а не в организационных преобразованиях.

Теперь к международному опыту. В Нью-Йорке лет двадцать назад была предпринята колоссальная структурная реформа. Там решили создавать старшие школы по 5000 человек. Рассчитали, что это будет очень эффективно: фантастическое объединение ресурсов, возможность создания великолепных лабораторий и библиотек и т.д.

Но что там стало происходить?

Эти школы на пять тысяч старшеклассников превратились в рассадники преступности. Пришлось вводить кучу должностей полицейских, социальных работников и т.д. Никакой финансовой экономии не возникло; несмотря на великолепное материальное оснащение, образовательные результаты стали хуже – потому что педагогически справиться с ситуацией не удавалось. Вместо концентрации усилий и возможностей пошел развал. В результате Нью-Йорк вынужден тратить колоссальные деньги на обратное расселение и разделение этих школ.

Таков отрицательный западный опыт. Положительный же говорит о том, что нужно помогать процессам слияния, но эффективней этого достигать не приказным путем, а с помощью создания различных стимулов. Грубо говоря, мы можем выделять специальные деньги на слияние школ. Вот если вы сольетесь – мы вам строим стадион. Останетесь жить по отдельности – не будем строить.

И исключительно важно, чтобы такие процессы шли спокойно, рассудительно, эволюционно.

Если рядом стоят две школы, то оптимальным вариантом чаще всего может быть вариант школы-комплекса. Но это совсем не значит, что сегодня надо выпустить приказ о создании одной школы вместо двух.

Слава Богу, Министерство образования это хорошо понимает и не занимает здесь жесткой позиции. Увы, многие региональные начальники относятся к объединению школ в комплексы скорее как к очередному показательному мероприятию, чем как к социальным переменам с долгосрочными последствиями. И их не всегда удается остановить.

Три взгляда на учебники

– Как директор школы я был заинтересован только в одном: чтобы учебников было много разных, хороших и дешевых.

И как человек, участвующий в образовательной политике, я лично придерживаюсь ровно тех же взглядов. Я убежден, что школы достаточно компетентны, чтобы самим выбирать учебники. К сожалению, многие мои коллеги в управленческих структурах придерживаются иной точки зрения. И они утверждают, что с ними солидарны большинство директоров и учителей, что я – нетипичный директор. Якобы они все время слышат: «Дайте нам один учебник, правильный, и мы всех по нему будем учить». Видимо, в силу ограниченности своего круга общения я не встречал таких директоров. Но мне про них все время рассказывают. Отсюда возникают идеи, связанные с административным ограничением использования учебников.

Хочу подчеркнуть, что вовсе не считаю, что многообразие является самоцелью. Просто при нормальных рыночных механизмах и общественно-государственных механизмах оценки качества система регулируется сама. Без административных одергиваний. Ведь до сих пор все разговоры о том, что у нас безбрежная вариативность, что бедный учитель не может разобраться с двадцатью версиями одного курса, мало соответствуют реальности. На самом деле в 90 процентах школ используют лишь два-три варианта параллельных учебников, издаваемых «Просвещением» и «Дрофой», которые держат 90 процентов рынка.

– То есть дешевый учебник – это учебник, изданный «Просвещением» или «Дрофой» массовым тиражом. Всякий другой учебник оказывается дорогим?

– Да. И в этом смысле экономическая ситуация регулирует многообразие. За необычный учебник требуется больше платить. Это нормально.

Рынок учебников хотя и криминален, но еще не монополизирован настолько, чтобы не могли пробиваться хорошие учебники. Есть небольшое издательство «Титул». Оно подготовило учебник по английскому языку, который был поддержан из средств нашего кредита. Замечательный учебник. Он начал вытеснять учебники «Дрофы» и «Просвещения» за счет качества и умелой рекламной кампании.

У министерства существуют не только административные ресурсы. Оно может проводить конкурсы учебников: и тем учебникам, которые бы выигрывали конкурс, министерство могло бы предоставить громадный рекламный ресурс. Вместо разговоров о том, что такое многообразие – три названия или пять. Многообразие – это когда никто не говорит сколько. А у федеральной власти кроме административных рычагов достаточно и других, чтобы на дело влиять.

Я эту позицию занимаю и на основе международного опыта. «Грифование» учебников есть почти во всех странах, к этому надо спокойно относиться. Оно гораздо более объективно, прозрачно, чем в России, – но существует. Но такого, чтобы кто-либо из чиновников искренне убеждал других, что должно быть только два учебника, – конечно, нет.

Другое дело, что унификация происходит на экономической основе. В Америке тоже 90 процентов рынка занимают 2–3 компании. Вы проедете по американским школам и везде увидите одни и те же учебники. Но никому даже в голову не придет, что надо обязать школы работать именно по ним и не пользоваться другими.

Три взгляда на программу информатизации

– Мне как директору школы в свое время очень повезло. Мы получили грант Фонда Сороса и много лет назад купили компьютерный класс. Я пригласил на работу своего близкого и очень увлеченного друга. Друг придумал, что компьютерный класс может использоваться для уроков информатики максимум 6 часов в неделю. А остальное время должен работать как компьютерная лаборатория. Он поставил условие: школа дает столько лаборантов, чтобы компьютерный класс работал с 8 до 20. Это повлекло для меня как для директора массу проблем. Но вскоре стало видно, что информатизация ведет за собой в школу две важнейшие вещи.

Во-первых, она вносит в школу другую культуру ведения дел. Банально: объявления, которые написаны не от руки, а напечатаны, будут лучше читаться. С появлением компьютеров существенно обогащается школьное пространство. Начинают выпускаться школьные газеты, придумываются разнообразные проекты.

Второе, очень важное педагогическое соображение – компьютеры привлекают к учебной работе большое число детей, ранее ей чуждых. У меня было несколько ребят, которые сильны были только в программировании. Уверен, что многие из юношей, которые сейчас идут в вузы, без компьютеров оказались бы за бортом. Как директор школы я очень поддерживаю информатизацию. Это то направление, где у нас меньше всего противоречий с Министерством образования, меньше всего противоречий с международным опытом. То, как это происходит в западных системах образования, вполне соответствует схеме информатизация в России.

Я бы не стал говорить, что в программе информатизации не было ошибок, – задним умом все крепки. Но по большому счету это был верный шаг. Содержательно-педагогические, методические рекомендации хотя и не всегда доходили своевременно (да и доходили не до всех), тем не менее разрабатывались и рассылались. Министерством были подготовлены документы про информационное пространство школы, про то, что классы должны работать именно как компьютерные лаборатории. Эти рекомендации вполне созвучны тем, которые предложил бы я, хотя делались без всяких моих советов. Разумные люди, когда задумываются над «компьютерными» возможностями школы, естественным образом приходят к схожим выводам.

Но я скажу одну крамольную вещь. В любой другой стране такая массовая россыпь компьютеров по школам без предварительной подготовки учителей была бы расценена как действие неразумное и чреватое финансовой катастрофой. Но в России все-таки сработало. По одной простой причине: потому что у нас учителя и дети привыкли во всем разбираться сами. Когда появляется машина, то в большинстве случаев они не ждут объяснений, а начинают возиться с этой машиной. Я видел в сельских школах многих учителей физики, которые так самостоятельно осваивали компьютер. Часто к ним присоединяются дети. Мне кажется, что массовое сбрасывание компьютеров в школы было все-таки своевременно и сыграло принципиальную роль. Хотя, наверное, все можно сделать лучше.

– А не встречались ли вам директора, возмущенные тем, что им сбрасывали дорогостоящие компьютеры в тот момент, когда здание школы почти разваливается, когда последние сильные учителя уходят из-за невозможности поднять им зарплату даже на самую малость? Вместо предоставления ресурса школам и возможности подумать, как им распорядиться, – все были поставлены перед фактом. За школы опять «сверху» решили, что им нужнее.

– Конечно, такую позицию можно понять. Для меня символом российской информатизации стала школа в Воронежской области, где нам показывали класс информатики и куда мы приехали с иностранными специалистами. А потом один из иностранцев спросил, где тут удобства. Удобства оказались во дворе. «Вы поразительные люди. Идея, что сначала надо поставить компьютер, а потом отремонтировать туалет, совсем необычна», – осторожно сформулировал он.

С их точки зрения, вводить «компьютеризацию» прежде «туалетизации» – странное дело. Но вот у меня как у директора выбор был – и я выбирал компьютеры. И мой преемник сейчас вкладывает огромные средства в информатизацию школы. У нас туалеты не очень плохие, но я знаю много школ, где они существенно лучше. Нам жалко денег на сантехнику, мы лучше купим еще один компьютер. Может, мы неправы. Но так многие устроены в нашей стране: семьи, живущие в плохо отремонтированных квартирах, считают важным купить для ребенка компьютер. С точки зрения европейца, это дичь.

Но с чем надо согласиться – это с тем, что на сбрасывании компьютеров в школы уже пора остановиться. Приходит время обсуждать со школами, чего они хотят, в каких ресурсах больше нуждаются.

К дальнейшим универсальным решениям я отношусь с сомнением. Ко внешне красивой и дорогой программе «тарелкизации» – обеспечением Интернетом через космическую связь, к идее раздать всем школам диски с одинаковыми учебными ресурсами…

На меня большое впечатление произвел опыт Сочи. Там тоже хотели сначала провести по всему городу единообразную интернетизацию. Но потом все-таки попросили каждую школу предложить свой проект. Потратили немало времени, обсуждая эти проекты. И в результате школы получили то, что хотели, а город потратил заметно меньше денег.

Рекомендации Всемирного банка в подобных случаях состоят в том, что централизованных решений должно быть как можно меньше – и еще меньше должно быть централизованного использования ресурса. Но при этом – как можно больше согласованности. То есть надо давать ресурсы «вниз», но координировать их использование, стараться обеспечивать совместимость и т.д. Существует ведь и другая опасность: когда неподготовленные люди на местах начинают отгораживать свои огородики, тратят огромные силы на разработку учебных материалов, которые можно за копейки купить или получить вовсе бесплатно.

Характерен пример российских вузов: почти каждый из них имеет свою информационную систему управления – и они друг с другом несовместимы. Это очень обидно, а порой опасно. В таких случаях нужна стандартизация, но решения по использованию ресурсов должны приниматься «внизу» – и только корректироваться и координироваться «сверху».

Но это мои размышления о следующем шаге в информатизации. А относительно шага прошедшего я продолжаю отстаивать точку зрения, что решение сбросить компьютеры в школы было правильным.

Взгляд на опасности и надежды

– На ваш взгляд, за последние несколько лет общее положение школы улучшилось или ухудшилось? Что кажется наиболее опасным сегодня?

– Возможно, я слишком оптимистично смотрю на положение дел. Очень многое меняется к лучшему. Есть объективные показатели: вложения в систему образования увеличились значительно, появились новые прекрасные учебники, есть замечательные достижения учителей в области информационных технологий и т.д.

Но если посмотреть на школьную реальность, то она в целом лучше не стала. И это не вина школы. И не вина министерства. Здесь, видимо, работают несколько факторов. Главный из них – инерционное действие нараставших за долгие годы проблем, которые так и не решаются всерьез.

Посещая свою красноярскую школу, я вижу, что из нее уходят многие талантливые люди – хотя там лучше работается, чем в других. Но внутри образования им все труднее надеяться на серьезные перемены к лучшему.

Я много рассуждал про социальную ткань. Это дико инерционная вещь. Она может держаться и держаться. Но когда она начинает рваться, этот процесс остановить очень трудно.

Это похоже на то, как разгорается полено. Оно долго не поддается, но уж если разгорится, то слегка брызгать на этот огонь бесполезно. Его надо поливать из ведра. У нас воды для этого нет.

Негативные тенденции пока не удалось переломить. Начинает срабатывать своего рода «усталость металла»: когда трещина по металлу пошла – простым замазыванием не обойдешься. Надо крепить всю конструкцию. У меня такое впечатление, что по системе образования пошли трещины. А мы их замазываем и уговариваем. Огромное количество, изобилие инициатив по поводу того, где подмазать… Но не видно инициатив, которые позволяли бы переломить ситуацию.

Мне кажется, что происходит определенное разрушение культуры отечественного образования – с его пониманием ребенка, с его ответственностью за ученика. Исчезновение этой культуры я ощущаю уже как отец, а не как учитель.

Основное, что внушает мне надежду, – это линия, связанная с общественным управлением школой, попечительскими советами. Это единственное, что вроде бы может дать шанс.

Вторая надежда – профильная школа, но только в том случае, если она будет реализована как школа индивидуальных образовательных траекторий. То есть как профильное обучение для каждого, но не как школа, где всех сортируют по нескольким профилям. Иначе может случиться катастрофа.

– У вас нет ощущения, что независимо от объективной правильности-неправильности, вредности-полезности таких проектов, как профильная школа, единый экзамен... когда они начинают интенсивно переламывать жизнь учителя, то подводят к опасной черте? Когда необходимость под все это перестраиваться настолько усугубляет растерянность учителей, что им уже не до своих реальных учеников?

– Я согласен с этим. Мы – свидетели продолжающейся беды. На учительское поколение, которому пришлось приспосабливаться к совершенно новой рыночной ситуации, которому суждено было из среднего класса общества перейти в нижний класс, – этому поколению навязывают еще какой-то невнятный набор радикальных перемен.

В такой ситуации давление реформ должно быть чрезвычайно аккуратным. Только самое необходимое. И только те реформы, при которых будет как можно меньше проигравших. Вся ситуация с образовательными стандартами меня, с одной стороны, крайне возмущает, но я все же рад, что стандарты не очень поменялись. Я себе представляю учителей, которые получили бы что-то невообразимо новое. Еще им и этого не хватало…

Профильная школа, ЕГЭ, общественное управление в школах – и на этих массовых проектах, по моему мнению, надо на несколько лет остановиться.

Все разговоры о реформе зарплаты должны вестись только в направлении тех шагов, которые однозначно улучшают положение учителя. (Например, давно настало время приравнять норму часов учителя начальной школы к учителю средней, сделать и здесь 18 часов вместо 20. Давно настало время, чтобы в каждой школе был гарантированный надтарифный фонд; давно пора увеличить разницу в зарплате между разрядами и т.д.). Но какие-то масштабные перестройки, проекты улучшения положения одних учителей за счет других должны быть исключены.

Слишком много инициатив «сверху». Как мы могли бы жить, если бы погода каждый день несколько раз менялась от жары к холоду? Но почему-то считается, что школа должна все выдерживать. А ведь кроме федеральных есть еще и множество региональных и местных инициатив.

Сейчас очень важно, во-первых, заявленными новациями ограничиться, а во-вторых, вести их предельно аккуратно, чтобы социальная ткань не трещала. Тогда сохранятся перспективы и надежды.

C Исаком Фруминым,
координатором образовательных проектов Всемирного банка в России,
беседовал Андрей Русаков