Ребенок «в порядке вещей»

Обычно мы употребляем выражение «в порядке вещей», когда хотим подчеркнуть обыденность, привычность, заурядную ординарность какого-то дела или события: «Прогулка перед сном у нас в порядке вещей».

Однако это словосочетание, пришедшее во все европейские языки из латинского ordo rerum, имеет и другой смысл, делающий его, без преувеличения, настоящим философско-мировоззренческим понятием: оно означает одновременно и канон (установившуюся традицию), и ход, и развитие, и сцепление причинных связей. Так что, приходя в мир, любой ребенок оказывается как бы в двойственном «порядке вещей»: с одной стороны, здесь вроде бы все уже установлено, но, однако, изменяется; с другой – установлено не им, но изменяется вместе с ним.
В конечном счете мы все – заложники порядка вещей. Будучи связью всего со всем, он обладает невообразимой внутренней сложностью и колоссальной инерционностью. Долговременные последствия его изменений совершенно непредсказуемы, но в краткосрочной перспективе многим кажутся прогнозируемыми и даже планируемыми. Люди преследуют свои цели, самоутверждаются, считают себя счастливцами или страдальцами. У ребенка же еще нет никаких социальных иллюзий и стереотипов, он воспринимает мир натурально, синкретически, именно как ПОРЯДОК вещей. И, органично присваивая его, столь же органично «упорядочивается» сам. Поэтому знаменитый афоризм Антуана де Сент-Экзюпери: «Все мы родом из детства» означает в этом смысле только одно: все мы несем в себе своеобразную матрицу этого порядка, она нас «нормирует» и постепенно начинает восприниматься абсолютным большинством как «идеал»: ведь далеко не случайно современники любой эпохи выражают недовольство качеством воспитания новых детей, уверяя, что в прошлом (в их собственном детстве) оно было лучше. Но на самом-то деле не воспитание стало хуже, а порядок вещей изменился и дети, сформированные им, стали другими. И конфликт, который с легкой руки Ивана Сергеевича Тургенева мы до сих пор числим конфликтом отцов и детей, на самом деле есть конфликт разных систем ценностей внутри одной культуры. Тогда, в 1862 году, резонанс этого романа был огромным. Для нас же, живущих почти полтора века спустя, дело не только в том, что само название «Отцы и дети» стало нарицательным, дав имя одному из ключевых «вопросов» всей последующей социокультурной истории русского общества, но и в том, что Тургенев ввел термин «нигилизм», обозначивший первое звеном трагической триады нигилизм – терроризм – большевизм. Причем теперь, заметим вскользь, когда культуры становятся все более открытыми, этот конфликт (если не дать себе труда попытаться понять его природу) чреват остротой, которую и представить было нельзя в эпоху выхода в свет этого великого художественного (и социологического!) произведения.
В 1970 году в Нью-Йорке вышла монография «Культура и преемственность. Исследование конфликта между поколениями», принадлежащая перу американской исследовательницы-этнографа Маргарет Мид, ученому с мировым именем. М.Мид пишет: «Я делаю разграничение между тремя типами культур – постфигуративной, где дети прежде всего учатся у своих предшественников, кофигуративной, где дети и взрослые учатся у сверстников, и префигуративной, где взрослые учатся также у своих детей. Это разграничение отражает время, в котором мы живем».
Давайте кратко познакомимся с определениями этих понятий.
«Постфигуративная культура – это такая культура, где каждое изменение протекает настолько медленно и незаметно, что деды, держа в руках новорожденных внуков, не могут представить себе для них будущего, отличного от их собственного прошлого. Прошлое взрослых оказывается будущим каждого нового поколения; прожитое ими – это схема будущего для их детей».
«Кофигуративная культура – это культура, в которой преобладающей моделью поведения для людей, принадлежащих к данному обществу, оказывается поведение их современников. Кофигурация начинается там, где наступает кризис постфигуративной системы. Этот кризис может возникнуть разными путями: как следствие катастрофы, уничтожающей почти все население, но в особенности старших, играющих самую существенную роль в руководстве данным обществом; в результате развития новых форм техники, неизвестных старшим; в результате обращения в новую веру или же в итоге мер, сознательно осуществленных какой-нибудь революцией, утверждающей себя введением новых и иных стилей жизни для молодежи».
«Префигуративная культура: взрослые учатся у молодых. Еще совсем недавно старшие могли говорить: «Послушай, я был молодым, а ты никогда не был старым». Но сегодня молодые могут им ответить: «Ты никогда не был молодым в мире, где молод я, и никогда им не будешь». Старшее поколение никогда не увидит в жизни молодых людей своего беспрецедентного опыта... Этот разрыв между поколениями совершенно нов, он глобален и всеобщ. Наступает пора префигуративной культуры будущего, в котором то, что предстоит, неизвестно».
Согласитесь, что если приложить эти определения к нашей современной российской ситуации, многое совпадет самым поразительным образом – причем сразу по всем трем позициям! Очевидно, что постфигуративная культура лежит в основе многих романтических теорий «национально-культурного возрождения», фактически предлагающих новым поколениям идти спиной вперед, с лицом, повернутым назад. Кофигуративная культура, скажем, информационно-компьютерная или автомобильная, застала «стариков и молодежь» в равных позициях: технику вынуждены осваивать все. Что же касается префигуративной культуры, то М. Мид от имени старшего поколения констатирует: «Мы все еще цепляемся за веру, что дети в конце концов будут во многом напоминать нас. Однако этой надежде сопутствуют страхи: дети на наших глазах становятся совсем чужими, подростков, собирающихся на углах улиц, следует бояться, как передовых отрядов вторгшихся армий. Мы ободряем себя словами: «Мальчишки всегда мальчишки». Мы утешаемся объяснениями, говоря друг другу: «какие неспокойные времена» или «телевидение очень вредно действует на детей».
Какую позицию должен занять взрослый в описанной ситуации открытого будущего? Академик Ю.С.Степанов, автор концептуальной книги «Константы: словарь русской культуры», проанализировав и прокомментировав рассуждения М.Мид, подытожил так: «Мой личный вывод: «Отцы», учитесь жить у «детей»! «Отцы», живите так, как живут молодые!»
Наверно, этот призыв превратить молодежную субкультуру в общенациональный мейнстрим поддержали бы многие юные духом из тех, кому за тридцать (вспоминается строка из некогда популярной песни – «не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!»), если бы не «порядок вещей» – ограничитель-детерминатор, самой жизнью встроенный ВНУТРЬ и «постмодернистских детей», и «модернистских отцов». Прооблема лишь в том, как заставить его работать на их культурную консолидацию, на превращение межпоколенного разрыва в межпоколенный диалог. Иными словами, нужно найти тот «модуль перехода», который способен стать не просто посредником, а настоящим интегратором «отцов» и «детей» в подлинную семью, в «ячейку общества» – без всякой совершенно неуместной здесь иронии.
В тех же «Константах» есть принципиальная для нашей темы главка «Моральный кодекс Чехова», где излагаются и комментируются моральные принципы, сформулированные Антоном Павловичем для себя и близких, которые, по мнению многих современных отечественных мыслителей, могут рассматриваться как моральный кодекс современного русского человека. А сам Чехов важен здесь для нас не только как писатель, но как человек – пример нравст-венной личности.
Не откажем себе в высоком наслаждении вновь вчитаться в слова, написанные 26-летним человеком, превращающимся из юмориста Антоши Чехонте в великого мудрого учителя.
«Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям:
1) они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы...
2) они сострадательны не к одним только нищим и кошкам ...
3) они уважают чужую собственность, а потому и платят долги;
4) они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет его в глазах говорящего...
5) они не уничижают себя с тою целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними...
6) они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями...
7) если они имеют в себе талант, то уважают его...
8) они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из керосинки и т.д....
Но, несомненно, краеугольным камнем этики А.П.Чехова, пишет академик Степанов, было чувства личной свободы и достоинства. И именно это чувство, будучи социальным чувством, делает этику Чехова конкретно-историческим, социальным явлением. Хрестоматийным стали слова его письма издателю А.С.Суворину от 7 января 1889 года: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценой молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, ... напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая...»
И здесь, возвращаясь к теме «порядка вещей», в котором живут «отцы» и «дети», зададимся главным вопросом: присутствует ли в нем моральный кодекс Антона Павловича Чехова – такой понятный, такой осуществимый – и, главное, осуществленный им?!
Теперь давайте обратим специальное внимание на только что процитированные чеховские слова, «что писатели-дворяне брали у природы даром...» В самом деле, что же они брали у природы даром? Из контекста письма следует, что речь идет именно о чувстве личной свободы и достоинства. В связи с этим мне хотелось бы привести два живых примера, воспользовавшись воспоминаниями представителей русской поместной аристократии. Сразу признаюсь, что цель цитирования – показать, что в нашей культуре действительно есть мощный пласт воспитания свободной демократической личности, причем, как это ни парадоксально, именно в аристократических семьях!
Первый пример – эпизод из жизни князя Николая Васильевича Волкова-Муромцева связан с именем его деда, графа Петра Александровича Гейдена. Дело происходит в имении Глубокое Опочецкого уезда Псковской губернии летом 1907 года.
«Помню одну прогулку с дедушкой на большой двор перед конюшней, где паслось «ангельское» стадо коров, которым он очень гордился. Подошел скотник говорить с дедом. Когда он ушел, дедушка обратился ко мне и сказал: «Ты очень неучтивый. Когда подошел скотник, ты должен был снять шапку и ему поклониться раньше, чем он тебе. Он тебя старше, кто бы он ни был. Разница между людьми только в том, что они или управляет, или служат, и те, кто управляют, должны уважать тех, кто им служит, в особенности если они их старше. Помни всегда, что вежливость твой долг. Это твоя единственная привилегия.
Хотя мне не было и пяти лет, эти слова отпечатались в моем уме навсегда».
Второй пример – из воспоминаний князя Сергея Евгеньевича Трубецкого, относящихся к лету 1899 года. Дело происходит в подмосковном имении Нара, принадлежащем его деду, князю Щербатову.
«Я хочу рассказать об одном полученном мною уроке, память о котором остается у меня всю жизнь. Мне было лет девять. Мы проводили лето в Наре. Дедушка Щербатов любил всяческие технические новшества и выписал в Нару фонограф. Тогда этот аппарат был еще редкостью.
Детям было запрещено без взрослых пускать фонограф. Однако скоро для меня, как для старшего, было сделано исключение и Мама позволила мне его пускать, «когда это никому не мешает».
Пользуясь этим правом, я однажды сидел после завтрака один в пустой гостиной и слушал арию тореадора из «Кармен». Через комнату неожиданно прошел Дедушка, он имел озабоченный вид. Вдруг он заметил меня: «Сережа, что ты тут делаешь? Тебе же запрещено пускать фонограф!» – «Нет, Дедушка, – ответил я. – Мама позволила мне его пускать». «Неправда! – сказал Дедушка раздраженно, – останови фонограф и иди к себе!»
Я был оскорблен до глубины души – Дедушка сказал мне, что я говорю неправду, он не поверил мне! Я сразу побежал рассказать о случившемся Мама и сказал ей, что отныне мои отношения с Дедушкой будут исключительно формальные. Мама очевидно, хотела переговорить с ним о случившемся, но не успела.
После чая все поехали в Александровский лес в нескольких экипажах, я должен был ехать туда же верхом, но ... я поехал к другую сторону.
...Вечером, после второго звонка к обеду мы, дети, с нашими учителями и гувернантками стояли, как полагалось, у нижнего конца стола. Я был по-прежнему полон достоинства...
В столовую вошел Дедушка с Папа, Мама, дядями, тетями и гостями. Все шло, как обычно... Вдруг Дедушка, вместо того чтобы пойти к своему креслу, направился в наш конец.
– Сережа! – громко сказал он, так что присутствовавшие, в том числе – люди, это услышали, – я тебя сегодня обидел. Я думал, что ты сказал мне неправду. Но я был не прав: ты неправды не сказал. Прости меня!
Я стоял в оцепенении. Все смешалось в моих глазах. Я не мог выговорить ни слова. И вдруг я зарыдал.
Даже сейчас, при воспоминании об этой сцене, что-то подкатывает у меня к горлу... Такие уроки – незабываемы!
«Порядок вещей» задается семьей. Он общий для всех ее членов. Если он всеми разделяется и поддерживается, если он основан на любви и глубочайшем уважении достоинства друг друга, никакие внешние обстоятельства не приведут к межпоколенному разрыву. Проблема «отцов» и «детей» возникает только там, где не выращивается самая ценная для человека культура – культура семьи.

Владимир БАЦЫН