Симон СОЛОВЕЙЧИК

Кандидат на второй срок

Второй год в одном и том же классе редко кому идет на пользу, разве что ребенку, пропустившему слишком много уроков. По большей части на второй год оставляют в виде наказания, чтобы и другим неповадно было, чтобы весь учебный год можно было держать ученика в страхе: “Смотри, ты у меня доиграешься”.
В конце концов учитель доводит дело до того, что он не может не оставить ученика, не уронив свой авторитет.
Вот главная беда второгодничества: речь идет не столько о знаниях, не о том, что ученику лучше еще раз пройти материал, сколько об авторитете учителя и школы. А это тупик. Интерес живого ребенка приносят в жертву хоть и важному, но абстрактному авторитету.
Возможно ли избежать второгодничества? Можно ли учить без плохих отметок? Это старый, вечный спор о школе. Все готовы учить маленьких, многие научились заниматься с маленькими без двоек; но что делать со старшими ребятами? Как учить математике и физике девятиклассников и выпускников – ведь иные из них не понимают, о чем идет речь у доски; и кто хоть раз слышал тоскливую фразу петербургской учительницы, тот никогда не забудет ее. Вот эти слова: “Я преподаю поверх голов”.
Надо признаться, что в последние годы так и не удалось найти школу, в которой хорошо (без двоек) учат всех неотобранных старшеклассников. Может быть, такие школы есть, но пока что, насколько нам известно, без двоек и без второгодников учат лишь в частных школах с особыми условиями (скажем, с небольшим числом учеников в классах).
А в других? А в других переводят из класса в класс учеников, которые буквально ничего не знают. Статистики, которой можно было бы верить, нет, но, по отзывам наших читателей, в реальности едва ли не половину учеников переводить в следующий класс нельзя.
Вот в чем еще несправедливость второгодничества: одних переводят, других – нет, хотя и те и эти почти ничего не знают.
Само собой установилось представление о приличной школе: на второй год оставляют, но не много – несколько человек. Ровно столько, чтобы не привлечь внимания начальства. Оставишь больше – плохая школа, плохо учит; начинаются разговоры на тему “А вы знаете, сколько стоит каждый ученик?” Директор давит на учителей, угрожает карами несговорчивым, требует срочно позаниматься в дополнительном порядке – за годы процентомании средства давления отработаны до совершенства, и давно уже в школах нет трагедий из-за натянутых отметок: учитель сам натягивает их, не дожидаясь неприятностей.
Школа устояла в буре драматичных изменений в нашей стране, но устояла в прежнем своем виде. Все то, за что бранили школу в семидесятые годы, так и осталось. Немножко больше свободы – возможность составлять свои программы и некоторая несущественная вариативность учебных планов – это не принесло школе серьезного улучшения в главном – в обучении всех детей.
Свобода сама по себе не всегда ведет к лучшей жизни, свобода – лишь условие для улучшения жизни. Если от предоставления или завоевания свободы дело не становится лучше, люди разочаровываются в свободе.
Непременным следствием свободы должен быть поиск – настойчивый педагогический поиск. И особенно поиск в главном: в методах обучения и в программах, по которым учат детей.
Новомодные рассуждения на тему о том, что главное – программа, что прежние учителя-новаторы не меняли основ, поскольку не трогали программу, – это же все пустое. Как бы ни сокращали программу или как бы ни усложняли ее, как бы ни меняли, если учитель не обладает продуктивным методом обучения, никакие программные перемены не помогут ему – второгодничество неотвратимо (или натяжки в отметках).
Но итоги года опять и опять заставляют вернуться к нерешенным вопросам: а правильные ли у нас программы? Всем ли они по силам? Должны ли они быть одинаковыми для всех? Нельзя ли учить в одной школе одним и тем же предметам, но по разным программам, разного уровня, разной направленности? И как совместить это требование с требованиями массовой школы?
Идея ввести государственные стандарты лишь запутывает все дело. Если сегодня школа, исходя отчасти из соображений требовательности, отчасти из гуманных соображений, кое-как выпутывается из трудностей с переводом в следующий класс, то появление жестких стандартов сделает жизнь многих учеников невыносимой. Ни при какой погоде не могут иные наши ребятишки соответствовать каким бы то ни было стандартам; так что же – всех на второй год? Или за дверь?
Идею стандартов обсуждают во всем мире. В американской школе тоже идет жесточайший спор. Но вот что постепенно обнаруживается: пока эта идея представляется в самом общем виде, многие – “за”: мол, как хорошо, действительно знаний у школьников мало, пусть установят стандарты, и это заставит учителей лучше учить, а студентов (в Америке все школьники называются студентами с первого класса) – хорошо учиться.
Но лишь только доходит до конкретных текстов, до определенных стандартов, со всех сторон поднимается крик: не то! не то! По этому стандарту мы всех учить не сможем! Давайте два стандарта, три, четыре!
Но тогда сама идея превращается в очевидную глупость. Она и есть глупость, только поначалу не всем видна. У нас тоже: разработать, разработать! А как только разработчики предлагают нечто конкретное – шквал критики. Все думают, будто в стандарте главное – сочинить его, разработать. На самом деле главное – утвердить.
Если, конечно, не брать на себя ответственность за утверждение нелепости.
Раньше второгодничество считали браком в работе школы. Директоров прорабатывали, как рядовых заводских бракоделов. Теперь успокоились, поняли, что при современных методах и программах, при нынешних жалких школьных бюджетах от второгодничества не избавиться.
И все же, заканчивая учебный год и утверждая кандидатов во второгодники, давайте задумаемся: что же такое второгодничество?
Да и думать нечего, все знают. Второгодничество – это слабые, малокомпетентные и плохо оплачиваемые работники. Второгодничество – это преступность. Второгодничество – искалеченные судьбы подростков. Второгодничество – наш общий стыд.