Выживет ли единый экзамен

6–7 декабря в Москве пройдет съезд ректоров России. Это единственная профессионально-общественная организация, которая по своему влиянию и возможностям определять образовательную политику не уступает Министерству образования.
Поэтому интерес к съезду большой, да и последствия могут быть самые серьезные. Тем более что на 10 декабря, по информации из аппарата Госдумы, назначены парламентские слушания “Итоги второго года эксперимента по Единому государственному экзамену и государственному именному финансовому обязательству”, на которых решения съезда ректоров могут стать основой парламентской позиции по вопросу модернизации системы образования России.
К сожалению, мы вынуждены признать, что основная проблема модернизации системы образования – это НЕ модернизация Министерства образования.
Думаем, что менять систему, не меняя хоть в какой-то степени орган управления этой системой, – напрасный труд.
Забегая вперед, скажем, что основным результатом такой попытки стало общественное отторжение инициатив ведомства уже независимо от содержания этих инициатив. Критическая масса общественно неприемлемых министерских нововведений создала в обществе психологическое отторжение любых перемен в образовании. Почти еженедельные объявления о намерениях крупных, радикальных изменений, провозглашение крупномасштабных экспериментов с невидимыми не то что результатами – с невидимыми целями, настойчивое продавливание антидетских проектов, таких как 12-летка, – все это привело к тому, что в общественном сознании сформировалось устойчивое негативное отношение к образовательным переменам.
У граждан нет возможности скрупулезно разбираться, какая инициатива исходит от министерства, а какая – от учителей. Раздражение и негатив настолько сильны, что само упоминание об инновационных проектах в образовании вызывает недоверие. Уже стало хорошим тоном в прессе и на телевидении подтрунивать и над экспериментами в образовании.
Лидеры модернизации обычно нелестно отзываются об учителях-новаторах эпохи перестройки, иронично оценивают их идеи и замыслы. Но позволю себе напомнить, что в середине и в конце 80-х годов общественное признание деятелей образования, решившихся на изменение школы, было таким мощным, что его вполне можно назвать всенародным. Телевизионные встречи в Останкине с Шаталовым, Амонашвили, Щетининым, Ильиным транслировались в самое престижное время и приковывали к себе внимание всей страны.
Есть такое признание и восхищенное внимание к идеям современных реформаторов школы?
Наоборот – полное отторжение.
И самое печальное, что из-за пены 12-летнего обучения, поспешного внедрения модных компетентностей и профилей, из-за пренебрежения к модернизации школьной экономики, из-за мифического широкомасштабного эксперимента, безответственной провокации с внедрением учебного предмета “православная культура”, шараханий с системой отметок, – из-за всего этого стало возможным, в ряду со всем этим, дискредитировать самую важную часть модернизации – ЕГЭ.
У противников Единого государственного экзамена изначально практически не было аргументов.
Коррупция в вузах запредельная, негативное влияние двойного экзаменационного стресса на ребенка очевидно, невозможность для детей из глубинки попасть в хороший университет тоже очевидна, да и отставание российского высшего образования от требований бизнеса, который хочет конкурировать на рынке, хоть еще и не так очевидно, но уже оформляется.
И все трудности, связанные с переходом на ЕГЭ, тоже известны и предсказуемы: и пока низкий уровень тестов, и вообще проблема тестирования, и большое количество организационных трудностей – все это вполне объяснимо, хоть и не снимает ответственности со взрослых за те трудности, которые приходится переносить детям в условиях эксперимента.
Но теперь, когда ЕГЭ попало в один ряд с нововведениями (подчас абсурдными), когда в обществе сформировалось раздражение против инициатив ведомства, когда только большими усилиями самих ректоров и руководителей регионов можно продвинуть Единый государственный экзамен, – в этот самый момент съезд ректоров может легко похоронить эту идею.
Потому что отдать право определять уровень подготовки абитуриента машине, вместо того чтобы самим решать, кто готов учиться в вузе, а кто нет, – это значит лишиться права на экзаменационную ренту, на подготовительные курсы, на репетиторство, на возможность “решать вопросы”, используя право принимать или не принимать ребенка в вуз.
Кроме того, тревога ректоров об утрате первенства в образовании, о том, что вузы, только отбирая себе “достойный материал” , могут хорошо готовить кадры для народного хозяйства, – на самом деле попытка лишить гражданина права на образование. Потому что если такое право у гражданина России есть, то его нельзя ограничивать уровнем образования.
Право пойти в детский сад ничем не отличается от права записаться в вуз. Это от бедности и стремления регулировать элиту в своих интересах государство ввело испытательный экзамен для абитуриентов. Каждый из нас знает две вещи: результат вступительных экзаменов никак не связан с успехами в вузе; успеваемость в вузе почти никак не связана с успехами в профессии.
Более того: большинство успешных людей в России добились результатов вовсе не по той специальности, по которой они окончили вуз.
...Гекльберри Финн однажды сказал: “И никакая школа не помешает мне получить образование”.
Школа, может, и не помешает, а вуз – может.