Свободные не выносят гнета

МОЖЕТ БЫТЬ, мы подберемся к пониманию внутренней свободы, если вспомним, что когда-то в России существовали свободные сословия – свобода давалась по наследству каждому, кто происходил из свободных, благородных сословий. С середины XVIII века дворяне были освобождены от обязанности служить, дворяне не платили подати (налоги взимались лишь с податных сословий), ну и, конечно же, были освобождены от телесных наказаний. Свобода по наследству, свобода для благого рода, свобода и благородие, благородство: “Ваше благородие...”
Свобода для благородных. Свобода – состояние свободы – как генетическое явление.
Может быть, потому мы так редко встречаем внутренне свободных людей, что это качество передается по наследству, идет от древних родов?
Я ничего не утверждаю, я высказываю предположения, предлагаю материал для обдумывания.
Лев Толстой гордился тем, что несколько поколений его предков учились ни для чего – во всяком случае, не для того, чтобы занять место в жизни. Место в жизни им было не нужно, оно у них было от рождения: они рождались графами. Граф не может не быть свободным. Толстого нисколько не заботило, что он не окончил университета.
Вот это учение ни для чего, вот эта независимость от места в жизни – обязательная черта внутренне свободного человека. Я видел нескольких человек, исключенных из института или бросивших его, – для одних трагедия (и всегда трагедия для родителей), для других – ничего не значащее обстоятельство.
Свободен от поисков места в жизни большой ученый, художник, реже (не знаю почему) – писатель.
Свободен человек, завоевавший имя, мастер, крупный специалист – люди, которые могут позволить себе все, которые ничего не станут делать ради выгоды, или карьеры, или признания, или продвижения. Про них часто говорят: “не от мира сего”.
Внутренне свободный человек всегда хоть немного не от мира сего, он в каком-то смысле непрактичен, не задавлен прозаической жизнью.
Я встречал таких людей: они поразительно легко справляются с бытовыми проблемами или обходят их, не придавая значения удобствам и достатку.
Все замечают, что сейчас происходит расслоение общества на богатых и бедных; менее заметно происходящее на наших глазах разделение на свободных и несвободных людей. Не знаю, отчего это, по какой грани, по какому принципу и кто проводит черту, но это факт, хоть и не подтвержденный социологическими опросами: все больше встречается свободных, независимых, гордых мальчишек, я постоянно встречаю их. У них много проблем, но нет гнетущих забот – они относятся к заботам свысока. Может быть, это свобода молодости? Может быть, они вроде западных хиппи, прогулявших юные годы на свободе, а потом ставших вполне благонамеренными чиновниками и торговцами?
Скорее всего так: именно неозабоченная молодость получает свободу как бы по наследству; не дети, а молодые люди – привилегированное сословие в нормальном государстве.
Ну как студенты: студенты всегда же были вольными людьми – со средних веков, когда существовало сословие бродячих студентов.
Бродячий студент, не привязанный к своему университету, свободно выбирающий профессора...
Странным образом наши студенческие строительные отряды с их жесткой дисциплиной и тяжелым трудом несли в себе этот элемент бродяжничества и свободы... В них были риск, вызов, освобождение от профессорского гнета, перемена цены: на стройке ценился не тот, кто ценился на семинаре.
Вот что школа должна давать, об этом писал и Сухомлинский, – возможность проявить себя, чтобы постоянно путались ранжирные карты: в учении первый – этот, в спорте – этот, в школьном театре – этот, в самоуправлении – этот.
Первенство приносит освобождение. Если подросток не находит возможности ни в чем стать первым, он в поисках внутренней свободы уходит на улицу. Школа угнетает его, а гнет выносят не все, и самые ценные для общества люди – именно те, кто не выносит гнета.
Вот и еще один признак внутренне свободного человека – он не выносит гнета. Он спокойно подчиняется обстоятельствам, не бунтует, но гнета – нет, не выносит. Давлению не поддается. Силой его ничего не заставишь делать.
А мы приучаем детей подчиняться силе. Не школьным правилам, не школьному порядку, а именно силе: “Не хочешь – заставим”. Мы даже заставляем уважать по насмешливой пушкинской строке: “Он уважать себя заставил...” Но там-то шутливо, а мы-то всерьез: “Я тебя заставлю уважать старших... Как стоишь?”
Заставим – но сломаем.
Сколько таких школ, которые славятся умением ломать детей!
Обуздывать непокорных, родившихся с талантом свободы. Свободные от рождения вынуждены все терпеть – двойное унижение. Унижена личность, унижена свобода в личности.
Не такая ли у вас школа, читатель-учитель?

ШКОЛЕ ДАВАЛИ ЗАКАЗ на формирование таких-то и таких-то людей, школа отвечала: “Есть” – и принималась за ваяние. С первого класса сиди прямо, руки на парте, локотки не выступают за край парты, рта не раскрывай, на соседа не смотри – смотри на учительницу. При входе взрослого вставай и приветствуй его молча легким наклоном головы. Пиши, отступив три клеточки от края тетрадной страницы.
Главным словом советской официальной педагогики было “формирование”. Формирование полезных навыков, формирование чувства патриотизма, формирование трудолюбия – что хотим, то и сформируем.
Абсолютная вера во всесилие педагогики. Нет плохих детей – есть плохие учителя. Каждого можно обучить чему угодно, и из каждого можно сделать что угодно. Формировать – лепить. Писатели – инженеры человеческих душ, педагоги – ваятели детских душ.