ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО НАШЕГО РЕМЕСЛА

Продолжение. Начало см. в № 35

Не думайте, что я учу вас быть писателем. Научить этому нельзя. Просто некоторые люди рождаются со своей песенкой в сердце. Она там звучит и рвется наружу. Вот это и есть писатель. Я только могу показать, как ПРИХВАТИТЬ НАТУРУ. Скорее, это относится не к искусству, а к ремеслу художника – пишущего, рассказывающего, показывающего картины Существования. Тут есть несколько железных правил и одно золотое. Первое – золотое – провозгласил Сент-Экзюпери: “Учиться нужно не писать, а видеть!”

Для этого в хорошую погоду я вытаскиваю вас из аудитории на улицу, и мы идем вместе куда глаза глядят, и по дороге я показываю такие вещи, которые вы обязательно прохлопаете ушами. Ранней весной в старых арбатских переулках мы заприметили высокое окно. В окно – вы помните? – смотрел стриженый мальчик. А за его спиной стояла елка, наряженная, вся в огнях, со шпилем на верхушке. Еще раз повторяю: была ранняя весна – и вся эта картина походила на сон.
Мы видим на домах фигуры львов или сирен, крылатых сфинксов, которых никогда до этого не замечали. Заглядываем в подъезды, подворотни, бесстрашно (ведь все мы филологи, говорила Анна Ахматова), читаем надписи на стенах и заборах. Кстати, попадаются гениальные! В Колпачном переулке мелом на каменной ограде запечатлены великие письмена:

“МИША! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Катя.

И СПАСИБО ЗА ТУ НОЧЬ...”

Был смешной случай. Лариска Горячева курса два не могла прихватить никакую натуру. О чем бы она ни бралась написать – одни общие места, ни одной интересной детали. Ну мы с ней вдвоем и отправились “на охоту”. Я ей говорю: “Смотри! Смотри! Гляди, какой пес бежит, – этот окрас знаешь как называется?” Она: “Как?” Я: “Соль с перцем! А эта мороженщица – ты заметила? (было лето) – в валенках стоит! Теперь отвечай – что смешного в том объявлении на киоске: “Продавец отошла?”
– Думай, думай, – кричу я ей. – Наблюдай!
Пытаюсь расшевелить.
Тем временем прямо перед нами проезжает асфальтовый каток. Там сидят два чумазых обалдуя, и они нам с Лариской, а может, только ей, оба посылают воздушный поцелуй! Я мгновенно им шлю ответный. А Лариска застыла, как статуя – никакой реакции. Я – строго:
– Ты видела, что тебе с асфальтового катка был послан поцелуй?
– Видела...
– Почему ты на него не ответила – хотя бы взглядом или улыбкой? Лариска! – Я ей говорю. – Это наш возлюбленный город! И кругом наши возлюбленные горожане! Ты должна хоть как-то соответствовать этой струящейся отовсюду любви!
А тут навстречу нам идет мой дружок, великий сказочник современности, автор книги “Про мальчика Лешу, который превращался во все-все-все!..”, сказок про королей, про лягушку Пипу, про зайца-путешественника, – Сергей Седов. Увидев нас, он издалека распахивает объятия – и с этими вот распахнутыми объятиями неуклонно надвигается на нас с Лариской. Лариска в ужасе смотрит на меня, а я молчу – не признаюсь, что это мой знакомый. Тогда она обреченно, как агнец на заклание, плетется дальше. Седов самым сердечным образом обнимает ее, блаженно прикрыв глаза, а мне говорит:
– Молоденькая! Не то что ты – старая кошелка!
Вскоре после этой прогулки Лариска написала свой знаменитый рассказ “Канарский воздух”. О том, как они, отдыхая с семьей на Канарах, присмотрели там шкаф и привезли его в Москву. Бабушка чуть в обморок не упала: “Вы с ума сошли! Зачем вы приперли с Канар этот шкаф?” (Ну что-то вроде того – я рассказываю, как помню.) А мама с папой Ларискины отвечают: “Это мы тебе просто привезли канарский воздух”, – распахнули двери комода, и оттуда повеяло морем и ветром и послышались крики чаек.
Способность ясно видеть и проникать в увиденное – магическая способность, к таким ясно видящим людям я всегда испытывала благоговейное чувство, старалась изо всех сил научиться у них, если они позволяли, – ходила за ними, пыталась поглядеть вокруг их глазами...
Однажды Юрий Коваль попросил меня написать предисловие к его книге, которая готовилась выйти в “Золотой библиотеке” издательства “Детская литература”. Тогда я попросила его старшего брата, профессора Бориса Коваля, рассказать о Юре – мне хотелось побольше узнать об их детстве. И он рассказал, как вечно поражался тому, что они с Юрой бегали в одном дворе, ходили в одну школу, летом отдыхали на одной даче, вид открывался на каждом шагу один и тот же!.. Но то, что видел Юра, не видел никто. Он был как фокусник – ап! – и появляется дивный рассказ “Картофельная собака”. И все изумлены – ведь этого Тузика видели тысячу раз, хорошо знали дядьку Акима Ильича, его мешки с картошкой, но – в общих чертах, на поверхности. А он, Юра, видел и Акима Ильича, и Тузика насквозь, он их жарко любил, он внимал их каждому проявлению, эти проявления накапливал – в голове или в дневнике – строго отбирал. Потом это все соединил, досоздал, дофантазировал, и в итоге:
“– Картошка хорошая! – лукаво кричал Аким Ильич. – Яблоки, а не картошка. Антоновка! – Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и мигом содрал с нее мундир, сказавши “Пирожное”...
– Дядь! – кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком. – А почему она картофельная?
В ответ я доставал картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглер, ловил ее на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам”.
Спелая, сочная проза рождается у человека с объемным, ярким видением мира. Как говорил художник Винсент Ван Гог: “Видеть надо все, как при свете молнии!” Вот и мы теперь с вами – само внимание. Мы идем и подмечаем: трещины на асфальте, крыши домов и облака, отраженные в лужах, графику облетевших ноябрьских деревьев, броуновское движение случайных прохожих, летящих листьев, падающего снега. Каждое проявление жизни драгоценно для нас – чужое лицо, звук шагов, походка, взгляд, профиль, поднятый воротник, пальто, ботинки... Всегда первым делом смотрите на ботинки: я не устаю повторять: они вам в с ё скажут о человеке.
Я с ума схожу, когда смотрю на ботинки людей – особенно в вагоне метро это выглядит колоритно. Чудовищную нежность я испытываю к носителям ботинок. Наверно, об этой нежности Денис Батяев в своем сочинении написал: “Степанова Ленка считает, что красоты в мире гораздо больше, чем уродства. А Марина Москвина считает, что уродства нет вообще”.