ЭКОНОМИКА ОБРАЗОВАНИЯ

ПОЧЕМУ ДЕНЬГИ НЕ ИДУТ В ОБРАЗОВАНИЕ?

Потому что общество явно не уверено, что надо платить за то образование, которое есть сегодня Знания и деньги

Евгений САБУРОВ,
директор Института проблем инвестирования

Чаще всего про экономику образования вспоминают в связи с невыплаченной или просто очень низкой учительской зарплатой, и главный вопрос при этом: где взять деньги? Но экономика образования – это гораздо более сложная вещь, чем детективная история прохождения и исчезновения трансфертов или пути субвенций.

В мире экономика образования – это наука о месте образования в жизни людей, в экономическом пространстве, наука со своими традициями, спорами, но никакого отношения к школьной бухгалтерии она не имеет. У нас пока ее нет. Насколько я знаю, сейчас готова к защите первая научная работа в этой отрасли знаний. А за рубежом в экономике образования сейчас существенно изменяются подходы. И это, пожалуй, должно быть интересно для тех, кто непосредственно занимается педагогической технологией, – для учителей.
Долгое время в экономике образования царствовала теория человеческого капитала. Вкратце ее можно пересказать так: человек в ходе образования приобретает некоторый капитал, который потом помогает ему зарабатывать больше денег. Этот человеческий капитал, который копится по мере образования, требует вложений. Можно рассматривать внутренний и внешний эффект человеческого капитала. Если говорить о внутреннем эффекте, о том приобретении, которое делает человек, чтобы потом его использовать, то по всем экономическим законам оплачивать образование должен он сам. Но есть и внешний эффект – влияние образовательного уровня на национальный доход. С этой точки зрения оплачивать образование должна страна, то есть все граждане, скинувшись через налоги.
Специалисты по теории человеческого капитала пришли к выводу, что наиболее эффективным является начальное образование. Именно там вложения дают наибольшую отдачу, наибольший внутренний и внешний эффект. С повышением уровня образования эффективность его падает. Об эффективности магистратуры, аспирантуры, докторантуры говорить вообще трудно. Нет статистических данных, которые бы позволяли утверждать, что это эффективно.
Теория человеческого капитала, развиваясь, обрастала всевозможными уточнениями. Например, затраты и отдача в образовании разделены определенным временем, поэтому их нельзя сравнивать напрямую, для этого требуются определенные формулы. За эту разработку Беккеру была дана в свое время Нобелевская премия по экономике.
Процветала эта теория в 60-е годы, ее столпы – Шульц и Беккер. Именно исходя из теории человеческого капитала международные финансовые органы распределяли помощь развивающимся странам.
Но в более поздние годы возникли сомнения относительно такой уж большой эффективности образования вообще. Встал вопрос, правильно ли мы считаем эффективность образования и вообще насколько статистика может быть впрямую применена для оценки человеческого капитала.

Конец информационного мира, или В погоню за корочками

Изменение предложения. Одно из утверждений Хекмана, лауреата Нобелевской премии по экономике за прошлый год, говорит, что образование не дает вообще никакого эффекта. Разница в заработке образованного и необразованного человека – это на самом деле разница в заработке человека активного и неактивного. Активный человек добивается того, чтобы получить диплом. Но не диплом дает знания и навыки для работы на его рабочем месте. Он является только знаком того, что это человек активный.
На фоне мирового культурного кризиса, который больше, чем кризис образования, в экономике образования появилось новое течение. На Западе оно называется креденциализм, что на русский можно перевести как вера в корочки. Документы об образовании оно рассматривает не как свидетельства о накопленных навыках, знаниях, а как сигнал работодателю об активности их владельца.
В критике теории человеческого капитала и в симпатии к креденциализму сошлись экономисты совершенно разных школ. И так называемые неолибералы, и более консервативные экономисты, которых мы привыкли относить к левым, то есть подчеркивающим социальность экономики.
Почему вдруг все стали критиковать теорию человеческого капитала? Думаю, что теория человеческого капитала не была неверна. Она была верна в те времена и для той экономической ситуации, когда мы жили в информационном обществе, где информация стоила действительно дорого, где надо было копить ее всю жизнь. Там образование, несомненно, было человеческим капиталом.
Пока мы жили в мире, созданном Яном Амосом Коменским, теория человеческого капитала была действительно верна. Мне даже кажется, что для начальной школы она верна и сейчас. Недаром даже Хекман ничего не смог высказать против начальной школы. Но что касается дальнейшего образования, профессионального, специализированного, то здесь чудовищный кризис. Информация страшно подешевела. Информационный мир закончился. Достаточно трех месяцев, для того чтобы человека с соответствующими способностями научить той деятельности, которую ему надо выполнять на работе. А все то, что он прошел в школе и в вузе, не нужно. И все это знают. Все, кто окончил вуз и работает, знают, что те знания, которые они приобрели в вузе, им для работы не нужны. А та работа, которую они выполняют, требует недолгого наставничества или краткосрочных курсов. Мы сегодня сталкиваемся с таким уродливым явлением, как образовательная спираль. Если на предприятии или в учреждении один человек оканчивает какие-нибудь курсы или защищает диссертацию не по теме работы и для работы это вовсе не нужно, то все остальные начинают судорожно делать то же самое. Это безусловная трата национального богатства, деньги, ушедшие в трубу. Это обучение неэффективное и нерациональное.
Информация не зря так дешева. Она очень быстро устаревает. И все время приходится проходить переподготовку, перепрофилирование. Спрашивается, зачем нужно было специализированное образование? Этот вопрос возник не потому, что появились великие ученые, которые ниспровергли теорию человеческого капитала, а потому что мир изменился. Из общества информационного мы переходим к обществу игровому. Здесь не знания нужны, а умение общаться, умение находить нетривиальные решения, а что касается информации, есть ее глобальный рынок, очень дешевый и очень доступный, – Интернет.

Что же остается школе?

Надо, конечно, развивать способности, но раз жить и действовать предстоит в игровом пространстве, которое мы сейчас получили в этом мире, – с меняющимися интересами, специализациями, выдумками, то и готовиться к деятельности в нем необходимо в игровых и проектных формах. Предметы, как они изучаются в школе или в вузе, никому не нужны. Проект требует разных знаний и умения привлекать их.
Старый тип ученого, который мог в одиночку всю жизнь сидеть над колбочкой, не может быть продуктивен сегодня. Над проектом работает много народу, разделяя труд. Надо выдумать, нужна новая теория, надо знать, как это сделать, что и кого для этого надо привлечь, но это уже не предмет, это проект.
Финансирование школы явно разделяется на три блока. Первый – начальная школа. Родители понимают цель начального образования, оно нужно обществу, нужны простые технологические навыки счета, чтения и письма, а самое главное – необходимо вхождение в культуру. Задача, которую ставит перед собой начальная школа, признается обществом, и общество согласно за нее платить. Финансирование со стороны общества – негосударственное, внесистемное – достигает здесь 30 процентов от государственного.
Второй блок – средняя школа – это провал в негосударственном финансировании. С 5-го по 9-й класс никто не согласен давать на учебу детей ни копейки. Почему? Родители не понимают цели этого промежутка обучения. Педагоги могут утверждать, что именно здесь происходит становление абстрактного мышления, возникает отвлеченная логика. Но общество пока этого не понимает и относится скептически к необходимости столько лет тратить на решение этих задач.
Третий блок – старшая школа. Она опять востребована. Опять есть софинансирование из родительского кармана на уровне, близком к финансированию начального обучения, – около 25 процентов. Но если цель начальной школы образовательная, то цель старшей школы иная, она зависит от дальнейшего фильтра. Теорию креденциализма иногда называют теорией фильтра. Определенные экзамены, ведущие к получению корочек, – это фильтр. Для выпускника старших классов фильтр – поступление в вуз. Он искусственный, он далек и от образовательных проблем, и от потребностей общества, а связан скорее с государственными установлениями. Но для каждого родителя он очень важен. Все понимают, что если отменить обязательный призыв в армию и отсрочку, которую дает институт, то конкурс в вузы существенно уменьшится.
Если же оценить старшую школу именно в плане обучения, то оказывается, что она прямо противостоит тем образовательным задачам, которые ставит общество. Вузы, фильтром для выпускников которых является уже устройство на работу, дают все более общее образование, скорее вводящее в культуру, а не в узкую специальность. А старшая школа, наоборот, идет по пути специализации, дифференциации, потому что она готовит в вуз и никакой другой задачи не решает. Эта тенденция абсолютно антикультурная и антиэволюционная. Вуз после поступления опять начинает размывать эту специализацию, расширять кругозор, подготавливать людей к тому, что работать им придется, возможно, не по той специальности, на которую они поступали. Понятно, что это просто-напросто разбазаривание средств с точки зрения экономики образования.
Сегодня становится очевидно, что задачи и фильтры играют большую роль, чем финансирование. Если задачи и фильтры осознаны, то дополнительное финансирование находится. Если же людям не понятно, зачем такое образование, то престиж учителя падает. Требования учителей не встречают поддержки, потому что общество не уверено в полезности этой профессии, грубо говоря, платить не за что.
Это печальный вывод для любимого нами всеми учительства и для русской интеллигенции в целом, которая всегда в большой степени состоит из учителей и врачей.
Но, сделав такой вывод, не надо складывать руки, а надо искать выход из положения. Не надо говорить, что вот мы учили так и все было хорошо. "Учили так" в другом мире, да и то, что так уж все было хорошо, тоже сомнительно. Понимание кризиса образования возникло не сегодня и не вчера, а уж сейчас школа, состоящая из предметов и уроков, просто не годится. Гениальнейшая система Яна Амоса Коменского, на основании которой экономика образования стала одной из ведущих отраслей экономики, больше не работает.

Несколько добрых слов о покойнике

В течение двух тысяч лет, со времен Древней Греции и до Коменского, воспитание было связано с любовью к детям, шло от воспитателя к воспитаннику в тесном контакте. Производительность труда при таком способе образования что в Древней Греции, что в Итальянских республиках, что в дошекспировской Англии была практически одинаковой и очень низкой. Человечество экономически не развивалось. С появлением системы Коменского учитель был отчужден от ученика. Любовь, родственные связи больше не давили на ребенка и не заставляли идти в тот же цех, в котором работали его отец и дед, он получил возможность изобретать, организовывать свою жизнь по-другому. Человечество сделало колоссальный скачок в производительности труда. Система Коменского породила наше богатство, породила нашу свободу, безусловно, это она привела к революциям, подорвав сословное устройство общества. Она породила науку как товар, которым должны были торговать учителя. Они должны были наращивать информацию, чтобы продавать ее на рынке. Эта же система образования породила современную технологию. Благодаря ей человечество совершило колоссальный скачок, пожалуй, ничего более гениального человечество не придумало.
Систему Коменского сегодня хоронят, но надо понимать, что никаких предпосылок возврата к системе образования, существовавшей до нее и основанной на любви к детям, нет. Нас ждет еще большее отчуждение, еще большая свобода, которую обеспечивают телевизор, Интернет. Учительство по своей роли разделяется на две части. Одних можно назвать лекторами. Их немного. Они действительно что-то рассказывают, начитывают, дают методики, изобретают проекты, которые можно было бы разрабатывать, основываясь на их лекциях. Вторая часть – это тьюторы, которые организовывают ребят для работы по этим проектам, по этим методикам.
Такое разделение учителей уже происходит на практике. Оно должно быть технически оснащено, и в этом отношении Интернет очень хорош. Должны появиться новые формы организации образовательного процесса. Думаю, что учителя, владеющие Интернетом, начнут между собой переговариваться, возникнет сообщество учителей-тьюторов. Они будут вешать на свои сайты наиболее удачные решения своих учеников. Возникнет библиотека тьюторов. И это позволит покончить с самым неприятным для России явлением – с оценкой учителем деятельности ученика. Именно это оценивание не позволяет нам развиваться и порождает массу так называемых творческих личностей – тех, кто выдумывает, но убивает всех делателей. Здесь надо оговориться, что делатель – это вовсе не исполнитель. Если кто-то тебя оценивает, то ты уже делателем никогда не будешь. Делатель должен быть уверен, что то, что он сделал, превосходно, и с гордостью представлять свою работу: это сделал я!
Оценивание как таковое не уйдет. Испытания как образовательная технология вряд ли когда-нибудь исчезнут. Они были даже в самом примитивном обществе, например обряд инициации. Сейчас мы уже не калечим детей буквально, но экзамены остаются в том или ином виде. Современные – далеки от средневековых, изменения будут и дальше. Тестовые экзамены ничего не решают, это то же самое. Обязательно возникнет рейтинговая система, соревновательная оценка с выявлением искуснейшего и признанием, но возможно это только при глобальной компьютерной сети. От оценки-экзамена мы тогда, может быть, избавимся. Не будет никакой разницы – учиться в Якутии или учиться в Москве. Этот процесс игрового, проектного образования уже начался. Он неостановим.

Что мы потеряем?

У меня тоже ностальгия по молодости, я тоже помню своих учителей, и были среди них неплохие. Я помню, как классно-урочная система не так плохо работала, правда, надо сказать, что и тогда в начальной школе лучше, чем в старшей. Но нам не остановить процесс. Что-то мы потеряем. Я не очень понимаю, что будет с наукой. Правда, надо признать, что науки нет уже сто лет. Веком науки был ХIХ, а с 1914 года не сделано ни одного открытия. Век ХХ – век технологий, разработок, но не науки. Это пока всем кажется обидным: мы все воспитаны на восприятии науки как необычайной ценности.
Когда человечество входило в информационное общество – в общество, порожденное изобретением Яна Амоса Коменского, из общества, где были мастер и подмастерье, туда, где появились учитель и ученик, были потери. Навсегда остались в прошлом Страдивари, Гварнери. Они возможны только там. Талантливый мальчик потратить всю свою жизнь на смешивание лаков никогда не согласится в нашем обществе, а тогда именно таким путем появлялись гениальные вещи. Этого уже не будет. Сейчас при новом переходе понесем новые существенные потери. Если бы знать какие, можно было бы подстелить соломки.
Мы привыкли считать отечественное образование лучшим в мире. По объему сильно устаревшей научной информации оно действительно самое емкое. Но вряд ли нам что-то остается, кроме того, чтобы проявить смирение. Мы все свысока сегодня смотрим на американскую школу. Когда меня мой друг в Нью-Йорке попросил объяснить его сыну в предвыпускном классе, что такое скобки, то мне стало дурно. В смысле такого рода знаний там дело обстоит куда хуже, чем у нас. Но в общении, во включении в жизнь коллектива, нахождении своего места там куда лучше. Они на это сделали упор, понимая, насколько неоднородно у них население, смешав школы разнорасовые. И нам не худо бы обратиться к этому опыту и не презирать наших отстающих учеников, а находить им место и понимать, что нужно им. Ясно, что это полезные члены общества. Например, социальные работники – огромная армия в Соединенных Штатах – это не Ньютоны, но это замечательные люди.
В этом плане большой потенциал в проектном методе: в большой дидактически организованной игре каждый может найти себе место с помощью тьютора, приносить пользу, учиться общению, взаимодействию, учиться применять свои знания, умения и таланты. Говорят, что игровой метод обучения дает гораздо большую нагрузку на нервную систему ребенка, чем предметный. На уроке можно время от времени отвлечься, не слушать, а работая в проекте, приходится все время напрягаться. В этом есть проблема. Но выхода нет. Надо к методу проектов идти, придумывая, как снимать излишнее напряжение. Не зря, видимо, в американской школе столько спорта.
Держась за предметное образование, мы проигрываем как страна. Теряет на этом и Европа по сравнению с малообразованной в нашем понимании Америкой, которая перешла практически на игровые и проектные методы обучения, которая ищет каждому ученику свое место, а национальным хитом делает фильм про человека с очень значительной умственной отсталостью и умиляется тому, какой он замечательный. И для нас, и для Европы это очень странный подход. Но мы проигрываем. Если продолжать считать, что нам негоже брать с кого-то пример, что мы своим умом богаты, будет совсем плохо.

Воспитание из декларации может стать задачей школы

Чем еще, совершенно очевидно, должна заниматься современная школа, так это воспитанием.
У нас жить плохо, далеко не все могут найти приложение своим силам, люди уезжают. Уезжали и будут уезжать. Что это значит в образовании? Фильтром для старшеклассников уже становится не наш вуз, а глобальная система высшего образования.
В Китае и в Индии очень большой отлив людей – трудовая миграция для наиболее эффективного применения своих сил, которую у нас принято истерично именовать утечкой мозгов. Но далее эти страны начинают очень эффективно развиваться, туда идет значительное вложение капитала. Кто строит и вкладывает деньги в эти страны? Это свои же – эмигранты. Китаец, где бы он ни жил, – китаец.
Индия сейчас обогнала нас по числу выезжающих программистов. У них образование оказалось получше. И никаких воплей по поводу утечки мозгов. Наоборот. Эмигранты из Индии навсегда остаются индусами. Они родную деревню никогда не забывают. Они приезжают в родной город, кормят всю родню и помогают своей стране.
Русские же, выезжая за границу, прилагают максимум усилий, чтобы забыть родину. Русская диаспора самая неустойчивая, меньше всех сохраняет связь со своей страной. Русские во втором поколении если не стыдятся, то равнодушны к своему происхождению. Они американцы, они французы.
В чем тут дело? А дело в воспитании. Начальная школа, к которой, казалось бы, меньше всего претензий, не дает национальной самоидентификации. Национальной – в общемировом смысле, относящейся не к конкретной народности, а к России как государству. И в Китае, и в Индии очень неоднородное население, говорят на разных языках, но каждый китаец и каждый индус – представитель своей страны и остается им в эмиграции, а наши отряхивают прах со своих ног.
Учеба в русской школе со времен Петра – это отказ от русскости и стремление стать европейцем. Когда при Петре вводили в России образование, то человека, выдернув из его среды, переодев и побрив, превращали в колониста в своей собственной стране. Так это было и при коммунистах, так осталось и до сих пор. Из-за этого очень сильно страдает наша страна.
Я боюсь, что кто-то, прочитав это, решит, что пришло время вводить хороводы или внушать имперское сознание. И то и другое – это эрзацы. Это неправда. Русская культура давно не в хороводах, а имперское сознание, что мы самые великие и мы еще будем сверхдержавой, – паранойя. Не знаем свою культуру, не знаем свою страну – вот это чудовищно. Найти способы развивать национальное сознание – задача педагогов. Экономисты могут тут только показать, в чем есть потребность общества.
Задач перед педагогами очень много, но они совсем не в той плоскости, в которой большинство педагогов привыкли мыслить.
У нас в каком-то смысле очень много общего с Испанией – по ситуации, по расколу народа. Правда, у них огромные достижения, а мы пока все топчемся на месте. После смерти Франко Испания делала свои замечательные шаги под национальным лозунгом: преодолеть Пиренеи. Пиренеи Испания преодолела и стала Европой (раньше французы говорили: непонятно, где Африка начинается), и люди стали жить значительно лучше. И мне знакомые испанцы говорят: исчезла теплота нищеты. Что это такое, нам, пожалуй, не надо объяснять: хозяйка раньше шла в магазин и соседку спрашивала, надо ли и ей что-нибудь принести, а теперь все живут замкнуто. Никуда не деться: по мере того как люди начинают жить лучше, возрастает дифференциация, отчуждение, свобода, и эта ситуация немного холодная. У Мандельштама есть замечательная фраза: "Я христианства пью холодный горный воздух". Теплота языческой примитивной жизни уходит в прошлое. Мы не перестанем о ней жалеть, но надо и понимать, что перемены неизбежны и что эти перемены все-таки к лучшему.

Багаж знаний давит, но без него не обойтись

Работы Хекмана и других экономистов раскрыли перед нами суровую правду. Но и здесь есть и вопросы. В 70–80-х годах произошла так называемая революция менеджеров. Если раньше во главе компании стоял креативщик – человек высокого интеллектуального уровня, который мыслил стратегически, а менеджеры были исполнителями, то теперь власть переменилась: менеджеры стали первыми лицами, а креативщики стали советниками при них. Например, это произошло на ВВС. Компания сразу же получила большее развитие, новых слушателей – произошел качественный скачок. Менеджеры потирали руки: они – не очень образованные люди, люди-делатели – у руля и лучше справляются с работой, чем высоколобые интеллектуалы.
Но прошли годы, и оказалось, что ситуация не совсем однозначная. Да, необходимо хватко делать дело, да, высоколобые интеллектуалы слишком узки, багаж знаний на них давит, их человеческий капитал заставляет их делать то, что они умеют и любят, они не способны к быстрым переменам. Бросать то, чем занимался тридцать лет и в чем считал себя великим ученым, очень сложно. А менеджеры мобильны, все быстро схватывают. Но оказалось, что здесь тупик. В каком-то смысле отсутствие образования – это преимущество, но на очень небольшой отрезок времени.
Выводы, которые можно сделать из современных подходов к теории образования, не в том, что образование вообще не нужно, а что оно должно достаточно сильно измениться. Здесь нельзя стремиться вслед за гоголевской невестой нос одного приставить к губам другого. Специалист высшего класса должен иметь некоторый фундамент знаний. Игровое, проектное образование должно быть образованием! Это тяжелая работа и для педагога, и для ученика. Для педагогов здесь серьезное поле деятельности, и уже появились специалисты, которые продвигаются по этому пути.
Высококвалифицированных педагогов, выстраивающих технологию, может быть, и не так много, а остальные могут быть тьюторами, чему, конечно, тоже надо еще учиться. Пускай Кавторадзе задаст свою экологическую игру: как построить дороги по европейской территории России и при этом не нарушить пути миграции животных. А каждый учитель со своими учениками может принять в ней участие, присылать свои решения, спорить, советоваться, выявлять лучшие находки.
Что касается финансирования, это вопрос не первичный, а вторичный: есть востребованность обществом – будет и финансирование. Причем государственное финансирование подтягивается за финансированием обществом достаточно быстро. Сначала население платит за что-то, что считает ценным, потом начинает давить: мы хотим, но платить нам тяжело. Нормативное финансирование, сторонником которого я уже много лет являюсь, не шло, не внедрялось, не получалось потому, что оно не было востребовано. Сейчас пришло его время, и оно может пойти. Ради чего оно нужно? Ради еще большего отчуждения школы от органов управления, ради еще большей свободы.
Мы все ученики, мы все вышли из школы. Допустить, что школа должна стать совсем иной, трудно, но выхода, пожалуй, нет. Такую школу, которая есть сейчас, не профинансирует общество, но изменится школа, и профессия учителя опять станет престижной.
Записала Л.РЫБИНА