ЗДЕСЬ НЕ СПОРЯТ С МЛАДШИМИ

Дина РУБИНА, Израиль

Иерусалимские Буратино

Израильские дети ужасны.
То есть они, конечно, милые, красивые и раскованные ребята, но не приведи Бог оказаться вам в автобусе на заднем сиденье в окружении пяти-шести этаких симпатяг. Полагаю, самым сильным вашим чувством на протяжении всей поездки будет чувство благодарности судьбе за то, что вы состоите членом больничной кассы.
Да нет, ничего особенно злостного и преднамеренного, ничего кровожадного у них и в мыслях нет! То, что вас крепко потопчут, – так это просто они вскакивают, непоседы, и прыгают, словно кенгуру в прерии, по сиденьям. Могут плюхнуться к вам на колени и, задрав вверх ноги в кроссовках сорок второго размера, очень непосредственно рассмеяться. Просто они веселые и раскованные.
То, что вы оглохнете на ближайшие семь лет жизни – это тоже пусть вас не смущает. Потому что никто специально, из преступных побуждений, вас не травмировал. Да, наши дети любят петь исступленным транспортным хором, весело визжать на запредельных звуковых колебаниях и орать, как пятьдесят иерихонских труб, собранных вместе. Да что там говорить: просто они веселые и раскованные!
Представьте себе, вы приезжаете из непростой, мягко говоря, страны – России, где не последней проблемой является проблема молодого поколения: преступность малолетних, жестокость подростков, потеря нравственных ориентиров... ну и прочие прелести. Это так, конечно. Но все-таки... Если не касаться крайних случаев, следует признать, что в России все же существует... как бы это выразиться поточнее... субординация поколений, некое возрастное расстояние, разграничение отношений. Да что там говорить – не нами сказано впервые: отцы и дети! Скажем проще: место в трамвае балбес старухе все-таки уступит. А не захочет – ему укажут, да еще пристыдят.
Здесь, в Израиле, такой возрастной субординации не существует в принципе. Десятилетний мальчик будет разговаривать с вами, как со своим сверстником. И не только потому, что в иврите нет обращения к человеку на «вы». Ваш почтенный возраст ни в коем случае не помешает мальчику делать и говорить то, что он считает нужным. И вообще – ваш возраст отнюдь не основание для ущемления его права получить от жизни все удовольствия.
Это не хамство. Это – следствие естественности всего общества.
Одно важное добавление: все вышесказанное не исключает приветливости, и даже дружественности, и даже фамильярности как дополнительного оттенка всеобщей простоты.
Спустя несколько недель после приезда я в замешательстве стояла посреди улицы Яффо – разыскивала какую-то организацию, задрав голову, читала по складам названия на табличках.

Десятилетний мальчик будет разговаривать с вами, как со своим сверстником

– Есть проблемы? – пропищал кто-то подо мной. Я опустила взор. Клоп лет девяти, худенький, носатый, этакий иерусалимский Буратино покровительственно и спокойно смотрел на меня снизу вверх, явно собираясь руководить моими действиями, если я попала в затруднительное положение.
– Что ты, никаких проблем! – удивилась я, и он кивнул и побежал по своим делам.
А я смотрела ему вслед и думала: с каким вопросом мог бы ко мне на московской улице обратиться его сверстник? «Тетенька, который час?», или спросить, как найти такую-то улицу, или – что крайне редко случалось – выклянчивать у прохожих медь («Тетенька, я деньги потерял, до дома доехать не могу...»), но это особо предприимчивые и артистичные, я таким всегда давала деньги за талант.
Но с покровительственным спокойствием интересоваться, не нужна ли взрослому человеку помощь, – с какой стати? Ему бы в голову не пришло переступать эту субординационную черту.
И другая картинка.

Хамство или следствие естественности общества?

Еду в пустом автобусе. Кроме меня, в салоне только мальчик лет десяти – коротко стриженный, со скучающей рожицей. Он полулежит, вытянув ноги на противоположное сиденье. Я впервые еду к друзьям на их новую квартиру и боюсь проехать нужную остановку. Поколебавшись, решаюсь спросить у мальчика.
Две-три секунды он изучает меня, не снимая ног с сиденья, не меняя ни позы, ни выражения лица. Думает? Не знает? Знает, но не желает ответить?
Наконец, качнув кистью руки, расслабленно свисающей с приподнятой коленки, он говорит мне лениво, но вполне доброжелательно:
– Спроси у водителя! Беседэр? (Понятно?)
И я – делать нечего, – хватаясь за поручни, бреду к водителю выяснять, на какой остановке мне надо выходить. После чего долго размышляю о юном паршивце, пытаясь проникнуть в ход его ленивых мыслей, угадать мотивацию поступка и предположить причины, по которым он... и т.д.
А между тем скорее всего невинное дитя просто не знало, на какой остановке следует выходить этой тетке странного, как и все русские, вида.
Его российский сверстник повел бы себя иначе. Он бы сказал «не знаю»; тот, кто повоспитанней, сказал бы «извините, я не знаю»; интеллигентный мальчик из хорошей семьи попытался бы помочь, спрашивая у других пассажиров.
Скорее всего мне бы все равно пришлось обратиться к водителю. Что и посоветовал сделать юный израильтянин – без лишних слов и ненужной суеты: с какой стати суетиться? А в сочетании с обращением на «ты» все это и дает тот непередаваемый эффект особого левантийского хамства – впечатление, складывающееся не из грубых слов, а из этой лени, нежелания суетиться, будь перед ним хоть Мессия, на белом осле въезжающий в Иерусалим...
Так вот, израильские дети...
Бедные бывшие советские учителя, вызубрившие здесь иврит и сдавшие сложный экзамен на право преподавать... Не все они, добившиеся таким трудом этого права, остаются работать в средней израильской школе. Не в силах вынести душа советского педагога этого свободного разгуливания по классу посреди урока, этого полуприятельского-полунасмешливого обращения ученика к учителю, этого гипертрофированного и тщательно оберегаемого всем обществом чувства личной свободы и человеческого достоинства каждого сопляка.
А по уху – за наглость – не желаете ли, господин сопляк, по системе Макаренко?
Нет, не желает, с Макаренко не знаком, а буде случится (не дай Бог!) что-то вроде этого, то плакала ваша педагогическая поэма вместе с изрядной суммой в шекелях, которую вы, по решению суда, уплатите в качестве штрафа родителям бедного двухметрового крошки.
Это твердо знает каждый.
Разговор с моим десятилетним племянником Борей:
– Сегодня такой трудный урок был по математике... Хорошо, что я успел с доски все списать. Мне все время Рахель мешала. Заслоняла.
– Надо было попросить ее...
– Я и попросил. Крикнул: «Рахель, да отойди наконец – мешаешь!» – и все переписал.
– Рахель – это девочка из твоего класса?
Боря (удивлен моей тупостью):
– Да нет, это учительница математики!
Известный израильский писатель говорит с грустной усмешкой:
– Мой отец звал моего деда «аба-мори» (отец, учитель мой)... Я звал своего отца просто «аба»... Мой сын зовет меня – Габриэль... А его сын, вероятно, будет подзывать его вот так... – и писатель прищелкнул пальцами – жест, каким подзывают на Востоке слугу.

Любят, хвалят и балуют

Израильтяне очень любят своих детей. До неприличия. Во вред всяческому благоразумию. Причем, по моим наблюдениям, отцы более нежны к детям, чем матери, и больше времени посвящают чадам. И более щедры на проявления чувств – не стесняются прилюдно сюсюкать, обнимать, тискать своего ребенка. Придешь в любую контору – будь то бюро по продаже компьютеров или министерство образования – на стене за спиной чиновника(цы), как в российской деревне, прикноплены многочисленные фотографии возлюбленных отпрысков в разных ракурсах, возрастах и на разных средствах передвижения – от трехколесного велосипеда до родительской «хонды».
Самое распространенное обращение к ребенку – «мами», что можно перевести, как «мамуля», «мамуся». Повторяю, не ребенок обращается так к матери, а мать (или отец) к ребенку. А поскольку даже в среднестатистической израильской семье детей, как правило, трое-четверо, обращение это с годами так въедается в речь, что порой заменяет собой «господина» и «госпожу».

Израильтяне очень любят своих детей. До неприличия

Например, на днях в банке чиновник, разъясняющий мне разницу между двумя сберегательными программами, говорил раздраженно:
– Я тебе в третий раз объясняю, мами, на этом ты много не выиграешь.
Чиновник был моим ровесником.
Однажды на рынке я слышала, как пожилая женщина сказала торговцу, заломившему за бананы слишком дорогую цену:
– За такие деньги, мами, продай эти бананы своей бабушке, да будет благословенна память ее.
Но я отвлеклась.
Итак, израильские дети...
Их балуют с самого рождения. Лет до пяти они сосут пустышку. Нередко можно наблюдать, например в автобусе, как вполне разумный трехлетний хлопчик, вынув изо рта соску, звонко объясняет маме или сестре разницу между «субару» и «мицубиси», а закончив тираду, удовлетворенно водворяет соску на место.
Что касается такого святого дела, как высаживание младенца на горшок, то об этом и вовсе здесь не беспокоятся, благо есть такая замечательная вещь, как одноразовые подгузники. Ребенка не будят ночью, чтобы он не надул в постель. Он и дует. Дует и в дальнейшем. Вообще мне самой интересно знать, на каком этапе «мами» приучается к общепринятому пользованию унитазом.
И вот этот облизанный, заласканный «мами», едва вынув соску изо рта, идет в школу, где его не слишком нагружают уроками, развлекают и оберегают.
Хвалят! Это очень важно. Вам объяснит это любой школьный психолог.

“Еврейская мама российской закваски”

На днях мне пришлось-таки побывать на родительском собрании в школе, где учится моя восьмилетняя дочь. Собственно, собранием это назвать нельзя, поскольку педагог встречается с каждым родителем с глазу на глаз и беседует, проникновенно объясняя папам-мамам, какое драгоценное чадо им повезло родить.
Я увиливала от таких «бесед» весьма успешно на протяжении полугода, поскольку объелась ими, пока моя дочь (незаурядная, на мой взгляд, бездельница и растяпа) училась в первом классе. Но тут получаю особое приглашение явиться вместе с дочерью! Записка сопровождена рядом восклицательных знаков. Я не то чтобы струхнула, но, признаться, озаботилась. В указанный день, в названное время, разбросав важные дела и отменив две важнейшие для меня встречи, я предстала перед учительницей. Она была строга со мной необычайно.
– Я добиваюсь встречи с тобой целый год, – сказала она, – как ты можешь жить, не зная, что происходит с твоей дочерью?
Тут, конечно, я обмерла.

О том, какое ненавязчивое образование получают школьники в еврейской начальной школе, ходят анекдоты

– Как это – не знаю, что происходит? – испуганно пролепетала я. – Слава Богу, вижу ее каждый день, проверяю тетрадки. А что происходит?
– А то происходит, – сурово ответила она, – что ребенок обделен теплым словом, сказанным в присутствии других родителей. Целых полгода она не слышит о себе ничего хорошего. Нет, конечно, я все время хвалю ее в классе, чтобы она не испытывала дискомфорта, но этого явно недостаточно!
После этих слов учительница выглянула в коридор, где подпирала стенку моя страшно довольная девица, и, зазвав ее в класс, заговорила торжественно и проникновенно.
– Хава – прекрасная девочка, – сказала она, – лучшая ученица в классе. Не потому, что лучше всех учится, а потому, что может учиться лучше всех. Более способной девочки я не встречала за все пятнадцать лет работы в школе... – и т.д, и т.п. Признаться, я сначала сама обалдела и развесила уши. То, что моя дочь – девка способная, я и сама знаю: других, что называется, не держим. Но от сыплющихся и сыплющихся на меня превосходных степеней по поводу ее талантов я, честно говоря, оробела и минут десять зачарованно выслушивала всю эту чепуху.
– Не страшно, – продолжала учительница, – что наша чудная девочка не всегда готовит дома уроки. Ничего, что она отвлекается на занятиях и почти все время сидит с отсутствующим видом. Не беда, что она забывает дома карандаши, ручку, тетради и однажды даже пришла без портфеля. Все это преодолимо, потому что более прекрасной по своим задаткам ученицы просто нет в школе.
Словом, я поняла, что мне делать. И на обратном пути из школы «прекрасная ученица» прямым текстом получила по первое число: и за то, что уроки не готовит, и за то, что все забывает, и за отсутствующий вид, и за отменные способности. Пропал «воспитательный момент» израильской училки. Все-таки я хоть и еврейская мама, но российской закваски.
О том, какое ненавязчивое образование получают школьники в начальной израильской школе, ходят анекдоты. Хотя что там анекдоты! Жизнь, как известно, ярче и смешнее любого вымысла. Мой знакомый, преподаватель игры на ударных инструментах, рассказывает:
– Есть у меня ученик лет тринадцати, паренек способный. Недавно объясняю ему на уроке, когда надо вступить правой рукой на барабане. Он все путает и путает. Я говорю: «Правой, понимаешь, это надо играть пра-вой! Ты что, не знаешь, где правая рука?» А он вытянул так перед собой обе ладони, смотрел-смотрел и говорит вдруг с таким искренним изумлением: «Так они ж одинаковые! Как их отличишь!»

Как разболтанные “мами” становятся серьезными людьми

Надо сказать, в израильском обществе – в средствах массовой информации – постоянно муссируется вопрос о необходимости реформы образовательной системы. Время от времени в газетах публикуются разносные статьи и обличительные интервью. Общество клокочет: вся образовательная система прогнила, разваливается, никуда не годится. Тем не менее, поступая в университеты и технионы (высший политехнический), абитуриенты – вчерашние выпускники израильских школ – успешно проходят сложнейшие тесты, и диплом, например, Иерусалимского университета за границей котируется высоко.
Каким образом эти разболтанные, не приученные к систематическому труду «мами» становятся серьезными людьми, отлично ориентирующимися в море специальной литературы и знающими, как взять из университетского курса самое важное и нужное для себя – сие для меня пока загадка.
Как загадка и разительное превращение наглого восемнадцатилетнего обалдуя в солдата Армии обороны Израиля, человека, на которого с первых дней государство взваливает величайшую ответственность за личное оружие, постоянно при нем находящееся, – будь то на полигоне, в городском транспорте или ночном баре.
— А если этот дикий «мами» на кого-нибудь крепко рассердится? – интересовалась я в первое время. – А если он выпьет? А если он сумасшедший? А если он приревнует к кому-нибудь свою девочку, а личный «бах-бах» свисает с его плеча так кстати?..
Я видела однажды драку двух солдат. Возможно, из-за девочки. Они почти одновременно вскочили из-за столика кафе на пешеходной улице Бен-Иегуда и, почти синхронно скинув с плеч винтовки, отбросили их на руки друзей, сидящих рядом. И лишь затем, рванув на груди гимнастерки, бросились молотить друг друга самым отчаянным образом.
После этой сценки я уже не задавала вопросов по поводу ношения оружия обалдуями. Не то чтоб успокоилась, а как-то подчинилась воле судьбы.
Кроме того, люблю наших солдат – это мой маленький личный сантимент.
Люблю смотреть, как, обморочно откинув голову и зажав коленями винтовку, они спят в автобусе. Люблю смотреть, как, жуя на ходу питу и забрасывая тяжелый баул в багажное отделение, они влетают в переднюю дверь, лупя прикладом по собственной заднице…
Недавно, выгуливая пса, я увидела в нашем дворе солдата. До армии ругалась с этим «мотеком» (дитятей) по поводу полуночных песен под моим окном. Он показался на повороте дорожки. Закинув за спину баул, пошатывался от мертвецкой усталости. Вмиг из стайки играющих во дворе детей с ликующим воплем выпрыгнула его девятилетняя сестра, подбежала, обняла, обхватила его за пояс и повела к подъезду, как ведут сильно пьяных или легкораненых.
Я смотрела им вслед. Они медленно шли к своему подъезду. Он обнимал сестренку за плечи и шел прихрамывая…
День был не субботний – значит, его отпустили домой за какие-нибудь особые заслуги.
Я представила, как долго он добирался от ливанской границы, как ловил под палящим солнцем попутные машины и с каким наслаждением сейчас расшнурует и снимет дома свои рыжие ботинки – знак особых боевых частей…
…А недавно и моего собственного обалдуя забрили в солдаты.
Ожидая его домой на субботу, я дежурю у окна и вижу, как из подъехавшего автобуса вываливается долговязый, с бритой головой, солдат и, волоча тяжелый вещмешок, с винтовкой за плечом, устало бредет к нашему подъезду.
– Господи! – восклицает за моей спиной муж. – Как ему доверили оружие? Как?! Как?!