Александр ЛОБОК:

"Я УВЕРЕН В ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ФОРМИРУЕТСЯ ИЗ ВСЯКОГО РОДА НЕЛЕПОСТЕЙ"

В педагогических кругах многим известно имя Александра Михайловича Лобка. Педагог-новатор и ученый из Екатеринбурга уже несколько лет успешно работает с теми детьми, которых трудно учить другим учителям. Он пытается решить неразрешимые задачи. Например, организовать учебный процесс при отсутствии фигуры учителя как таковой. Лобок помогает детям и взрослым услышать друг друга.
A главная задача образования, по мнению Александра Михайловича, заключается не только в освоении полученных знаний, но и в понимании и вниманиик личности другого.
Но говорили мы с Александром Михайловичем совершенно о другом. Однако не менее интересном.

– У нас с вами светская беседа...

– Интригует. Но давайте сначала разберемся, что есть светский разговор. Вообще-то стереотипы традиционного светского разговора в том, что это “разговор о погоде”, т.е. о совсем незначащих вещах. И обязательно с тем человеком, который принадлежит к той же социальной категории, что и ты. И мы можем перебрасываться какими-то репликами, которые нас ни к чему не обязывают. Поэтому я принципиально не хочу принадлежать к людям света. Я человек полусвета.

– А-а-а... что тогда полусвет?

– Полусвет, полутона – это переходное состояние, состояние выбора, где я не напоказ, где я более интимен и больше принадлежу себе. Кроме того, полусвет дает дополнительную защиту. Сравните, как мы при свете пялимся, извините, друг на друга и как смотрим друг другу в глаза в темноте. В полусвете есть какая-то маскировка. И это созда

– Интима?

– Нет, интим – это потом. Шучу. (Смеется.) Пока речь идет о полусвете. А это игра на грани интима... Но, по-моему, я полусвет тоже не люблю.

– Вас трудно понять. Если вы не любите свет и полусвет, значит, вы любите темноту?

– Сейчас разберемся. Полусвет – это люди искусства, богемы. Я к ним себя не отношу. Вроде бы полусвет вытаскивает какие-то стороны души. Но в то же время здесь есть драматургия, которая меня пугает. С одной стороны, полусвет – атмосфера, в которой рождается дух творчества. А с другой стороны, это некий мир, в котором переживания становятся смыслом существования. Пойдем дальше. Можно предположить, что я человек тьмы...

– И темных сил?..

– Да, меня иногда называют темной личностью. Говорят: “Он странный, непонятно что делает, чем занимается...”

– ...дела его темны...

– Ага, и вообще что-то здесь нечисто... Была такая история. В одном городе я моделировал вариантностный эксперимент. А потом ко мне пришла местная делегация магов и волшебников. Я сейчас привру немного, но они заявили примерно такую вещь: что на мне тяжелая карма, что меня питает черная энергия космоса и что я зомбирую детей. Существует космическая модель кармического управления... О! Кстати, как раз для газеты “Управление школой”. (Посмеиваясь.)

– Интересные параллели вы проводите. И все-таки что такое свет?

– Кто его знает?! Может быть, свет – это понимание. Есть светская беседа как внешняя беседа. Но слово “свет” настолько чудовищно заезжено... “Я даю детям свет”, “Почувствуйте свет в своей душе...” Со светом вообще тяжело. Потому что хочется разговаривать без внешних условностей... Тут уже дело в другом: разговаривать или хочется, или не хочется.

– Как вы считаете, в темноте легче обмануть человека?

– Видите ли, какая штука... Обманывать можно в любой обстановке: и в темноте, и на свету. Вопрос не в том, обманываю я или нет. Вопрос в том, что несет обман другому человеку. И вы это прекрасно знаете.

Но притворитесь, этот взгляд
Все может выразить так чудно.
Ах, обмануть меня не трудно,
Я сам обманываться рад.

В обмане есть высокий смысл, есть искусство обмана, которое возвышает человека в его глазах и благодаря которому человек становится лучше.

– Благодаря обману?!

– Конечно. Есть обман, который унижает другого человека, но я говорю о высоком пушкинском обмане. Люди вообще очень странные. В них много всего намешано, в том числе всякого бреда. Допустим, вы влюбляетесь в молодого человека, а он выплескивает на вас весь бред, который накопился у него внутри.

– Вы хотите знать, как я реагирую?

– Дело не в вашей реакции, а в том, будет ли его бред хорош для ваших отношений. Надо уметь щадить чувства других, а ведь в каком-то измерении это тоже можно назвать обманом. Бывают упертые товарищи, которые, оправдываясь за свои чувства, говорят своим возлюбленным: “Ну я же правду говорю...”

– А что есть правда?

– Правды на самом деле нет. Часто происходит так, что юноша обманывает свою возлюбленную, но это правда его этической несостоятельности.

– Например?

– Неужели вы никогда не встречались с тем, что влюбленный в вас молодой человек вас унижал?!

– Что значит “унижать”?

– Интонационно обижать, говорить тоном презрения. И совсем не обязательно выходить на уровень грубых слов и действий.

– Так бывает не только в отношениях возлюбленных. По-моему, с такими унижениями мы встречаемся на каждом шагу в повседневной жизни.

– Вот именно. Поэтому что такое – искусство любить? Видеть человеческое в человеке.

– И понимать друг друга.

– Естественно. Что значит любить ребенка? Совсем неправильно говорят, что надо любить его глупость...

– Так ли глупы дети?

– Это и есть обнаружение вашей истины. А обнаружение истины – очень трудный процесс, происходящий в душе. Это всегда трудный путь диалога. Диалога между ребенком и взрослым, между мужчиной и женщиной... Ведь если разобраться, то не существует природной стервы. Женщина должна манить, дразнить и держаться на дистанции...

– А мужчина?

– Он тоже может дразнить. И поэтому иногда я действую как завзятый ловелас.

– Какой вы на самом деле?

– Разный. Но в двадцать лет юноша не может дразнить. В двадцать лет в этой роли выступают девушки. Но если юноша инфантилен и не может понять женской игры, он начинает обзывать ее всякими грубыми словами. Дескать, она такая-сякая, меня “динамит”, она стерва... Сценарий общения составляется двумя сторонами. Есть отношения, в которых вы можете выстроить себя как чудо. В других отношениях вы выстраиваете себя иначе

– Сценарий пишем мы сами. Так?

– Разумеется. Человек рождается в отношениях с другими людьми. Если вы думаете, что наше с вами интервью – это тоже сценарий, вы ошибаетесь. Это экспромт. Такого интервью у меня никогда еще не было. И я не знаю, из чего оно рождается. Вся правда в том, что рождается оно здесь и сейчас.

– Давайте поговорим о вашем детстве. Где вы родились?

– Ну, где я родился – это еще не про детство.

– Это самое начало.

– Не самое. О детстве можно рассказывать только по ощущениям. Разве у меня есть ощущение того, где я родился? У меня есть ощущение, как я родился.

– А все-таки где вы родились?

– Где-то, наверное, родился. Но это не имеет отношения к детству. А вот где я жил, как я жил...
Я родился в роддоме, который стоял через два дома от того дома, где я потом жил. Напротив роддома был фельдшерский пункт (мы его называли больничкой), а во дворе всегда было много поленниц дров. Там мы с ребятами играли в магазин. Забирались в дрова, разрывали ямы и продавали друг другу поленья. Я произвольно называл полено окороком, колбасой или еще чем-нибудь. Было безумно интересно, увлекательно, хотя сейчас непонятно, в чем же заключался смысл игры.

– Со скольких лет вы себя помните?

– Можно говорить о каких-то ярких воспоминаниях, относящихся к определенному возрасту. Есть воспоминания, которые оказались для меня значимыми и к которым я время от времени возвращаюсь. Но есть воспоминания, которые всплывают совершенно неожиданно. Например, я отчетливо помню, как стою недалеко от своего дома... Это улица Ленина, дом семь... А село – Большая Лая на севере Свердловской области... Я смотрю на тень от столба и думаю о том, что мне четыре года…
— Я все время жил какой-то обособленной жизнью. Так получилось, что в нашем доме была большая — по деревенским меркам — библиотека. Я был предоставлен самому себе, сам научился читать. Как сейчас помню, одной из любимейших моих книг был календарь памятных исторических дат 1940 года, в основном политических. В руки он мне попал в четыре года.

– Но это была не первая книжка?

– Не знаю. Я говорю о книгах, которые сам находил и которые оказывались для меня значимыми.

– И во сколько лет вы научились читать?

– Где-то на границе трех-четырех лет. Чуть позже, ближе к школе, я страстно полюбил книжку Воронцова-Вельминова “Очерки о Вселенной”. Я с невероятным увлечением читал из нее первые пять-шесть страниц, а она же толстенная – страниц шестьсот! Совершенно не помню, что меня там волновало. Но в первом-втором классе у меня возникло острое желание заниматься астрономией. А вообще вся школа была длинным сериалом разочарований. Потому что заранее слишком многого ждал. А школьная жизнь оказывалась гораздо более скучной, нежели книжная жизнь.
Я вообще уверен в том, что человек формируется из всякого рода нелепостей. В этом, наверное, истинная тайна человека. Только мы боимся признаться себе в том, что нелепости определяют нашу жизнь. Какие-то нелепости оказываются стратегическими для нас.

– Нелепости-случайности?

– Нет, со случайностями как-то понятно. А вот нелепости – это другое. Почему календарь памятных дат произвел на меня впечатление? Как это объяснить? По-моему, большего бреда придумать невозможно. Дело не в том, что календарь был мощной образовательной реальностью, а в том, что это я его нашел, я в нем копался.
В еще более раннем возрасте (видимо, мне было года три) я очень любил разрисовывать толстый том Пабло Неруды! Спрашивается, чем он меня привлек? Красивая обложка, но уж никак не содержание книги.
Именно в два-три года ребенок помечает знаками мир, но расшифровать их не представляется возможным кому-то из взрослого мира. И ребенок не отдает сам себе отчета, почему именно так, а не иначе что-то случается. Если отвечать на вопрос: “Откуда есть пошла земля русская?” – то вот из этих странностей-нелепостей.

– Вам хотелось пойти в школу?

– Я школы очень боялся.

– Что вас там пугало?

– Я мистифицировал и нагружал школу некоторыми священно-величественными смыслами. Поэтому я входил в нее в состоянии внутреннего трепета. Я помню, как за несколько дней до того, как пойти в школу, я сидел у бабушки на кровати, натягивая на ноги теплое одеяло, и спрашивал ее: “А вдруг у меня не получится учиться? Что будет тогда?”

– Кем вы хотели стать в детстве?

– Никем. Я кем-то был. И мне нравилось быть тем, кем я был.

– А кем вы были?

– Собой. Я что-то делал, мне было интересно. Еще я хорошо помню сны…

– Детские сны?

– Да, особенно страшные. Я даже считал, сколько раз они мне приснились. Один сон приходил ко мне девять раз.

– Можете рассказать?

– Я не помню чувства ужаса, которое я пережил. Но сама картинка вырисовывается очень четко.

– Что вам снилось?

– На меня сверху падало что-то мохнатое и страшное. И еще: захожу я в большую комнату с печкой и рядом с пианино вижу высокого, под потолок, человека. Вроде бы он нормальный, но мне показался очень страшным. Я пытаюсь выбежать из комнаты, перебегаю один порожек, а у второго порожка останавливаюсь и не могу сдвинуться с места, не могу убежать. А это самое страшное.

– А верите ли вы в то, что сны иногда сбываются?

– Понимаете, этот расклад мало меня волнует. Вера – это позиция. У меня нет потребности в вере.

– Вообще в вере? А как же вера в человека?

– Знаете, есть сумасшедшая надежда на то, что человечество выкарабкается. И даже вера не в человечество в целом, а вера в какого-то определенного человека. Например, вера в вас. Встречаются на пути люди, неожиданно представляющие собой что-то. Живешь и ищешь в окружающих ресурс жизни мира. Ищешь и не находишь. Некоторое время у меня было трагическое ощущение исчезнувшего поколения.
Я могу говорить о важных и значимых для меня людях в возрастной когорте за сорок. Меньше интересных людей среди тридцатилетних. И ощущение полной содержательной провальности в людях от двадцати до тридцати. Какое-то время был острый страх того, что дети, окончившие школу сейчас, не несут в себе потенциала самостояния, независимости от внешних искушений и внешних стимулов жизни.

– Что вы понимаете под внешними стимулами?

– Некие стереотипы поведения, которые нас окружают и постоянно навязываются. Самое страшное, что стереотипная манера поведения оказывается…

– … привычной?..

– Нет, ценностной. Вы же не стереотипная девушка. Вы же как-то выламываетесь из общей массы. И в этом плане вы одиноки.

– Как вы определили мою нестереотипность?

– Вы содержательны. Вам интересно не само выполнение задания редакции, а нечто более существенное, ради которого вы и пришли сюда. Ведь вы произрастаете не из учебных программ, не из мусора, не из обсуждений программных вопросов по литературе. Мне очень важно, что вы имеете внутреннее мужество думать, мужество быть собой.

– Разве в этом мужество? Разве люди боятся быть собой?

– Да не боятся. Дело не в страхе. Они просто не умеют. Быть собой – тяжелый труд. Параллельно с внешними событиями вырабатывали мы свой путь нравственных ответов.

– А как быть с недостатками?

– Недостатком денег?

– Нет!

– А я вас специально дразню.

– Хорошо, лицемерие – это недостаток?

– Бывает недостаток лицемерия. Хотя лицемерия всегда сверхдостаточно. Лицемерие как раз наш всеобщий достаток. Почему в каких-то ситуациях для человека лицемерие является единственным способом диалога с миром? Чтобы понятнее объяснить, приведу пример. Является ли недостатком то, что у ребенка температура во время болезни?

– Нет.

– Сюда нелепо прилагать слово “недостаток”. Если человек лицемерит – это знак того, что ему плохо. И тогда он становится циником. Это тоже некая…

– …защита?..

– Наверное. Но жить в мире циников безумно тяжело. Проблема не в том, что цинизм – личностный недостаток человека, а в том, что это общечеловеческая трагедия. Но все равно любую проблему надо искать в себе. Понятно, что в какое-то время и вы вырабатываете цинизм к чему-то. Но при этом не попадаете в психологическую зависимость, не становитесь циником по жизни. Вы не заболеваете цинизмом.

– Вы говорили, что цинизм просыпается в каждом человеке. А в вас?

– Да, разумеется. В каких-то вопросах становишься циником.

– Получается, цинизм – своеобразная реакция на окружающий мир?

– Есть ситуации, когда 17-летний юноша начинает вырабатывать в себе цинизм, который позволяет ему не стать заложником своего неуемного романтизма. Когда у романтизма нет никаких противовесов, он может быть страшен.

– К тому же романтизм и не приветствуется в среде 17—18-летних мальчишек.

– Но он все равно есть. Иногда себе говоришь: “Ну что я могу сделать?! Жизнь такова…” И это цинизм в положительном смысле. Когда мне было лет пятнадцать, я был очень романтическим юношей. Я сумасшедше влюблялся с периодичностью примерно раз в полгода.

– Это называется “сумасшедше влюбляться”?!

– Сумасшедшесть и сила влюбленности измеряются не временем. Я подчеркиваю: я сумасшедше влюблялся, доводил себя до полусумасшедшего состояния. Я забрасывал объект своей любви стихами, романтическими наездами. В конечном счете я отпугивал всех, от меня просто шарахались очаровательные девушки. Всякий раз я влюблялся всерьез и до полной гибели. Все мои силы исчерпывались, и тогда казалось, что это граница жизни. Я не понимаю, как к этому нужно относиться.

– А разве нельзя просто принять?

– Я воспринимал это как свою аморальность. И для окружающих это создавало еще больше трудностей. С возрастом стало проще. Я стал относиться к своим влюбленностям спокойно. И людям стало легче. Не приведи вас Господь столкнуться с любовью такого сорта, которая вас раздавит и от которой вам захочется убежать. И правильно сделаете.

– Спасибо за предостережение. А вы любите жизнь?

– Свою – да. Чужой мне не надо. А та жизнь, которой я живу, мне очень нравится.

– Несмотря на все проблемы?

– Почему – несмотря?! Проблемы как раз и делают жизнь интересной.

– Интересно их решать?

– Вот смотрите, я проведу параллель. Вам интересно смотреть кино, в котором есть проблема, интрига?

– Конечно.

– Интересно жить не потому, что нужно решать проблемы. Просто интересно жить с проблемами. И фильм проблемный вам нравится не потому, что в конце все проблемы разрешаются и поставлены точки над «i», а потому, что фильм вас задел, душа растревожилась. И каждая новая встреча – это проблема, это интрига, которая никогда не знаешь чем разрешится. И это здорово!

– Вы любите загадки?

– Я обожаю тайны. А еще мне нравится, когда серьезные ситуации возникают из ничего.

Беседовала Олеся ВОЛКОВА