В этом году исполняется 85 лет Уголку Дурова. 85 лет назад гениальный дрессировщик и, вероятно, первый в мире зоопсихолог продемонстрировал возможность обучать животных без принуждения, используя систему поощрений и особенности вида и характера животных, а не систему наказаний. С середины ХХ века подобный подход к дрессировке животных принят повсеместно и признан не только наиболее нравственным, но и наиболее эффективным.

Детям, увы, повезло меньше. Все разговоры о педагогике сотрудничества, о том, что дети не объект, а субъект образования, о необходимости изменения задач и содержания образования вязнут в болоте ведомственных претензий на всезнание. Не могут чиновники допустить мысль о том, что кто-то, кроме них, может всерьез заботиться о деле и не увиливать от работы и от ответственности. Они искренне убеждены: стоит им только отвернуться – и все учителя начнут халтурить и обманывать и дети останутся необразованными. Следовательно, нужны средства тотального и непрерывного контроля. Они есть и отработаны до тонкостей. Это классно-урочная система с подробными инструкциями по распределению тем уроков и предметов, с многократным фиксированием всего этого в разнообразных школьных документах. Это крайне формализованная, не отражающая никакой реальной картины проверка знаний учащихся при помощи так называемых срезов знаний, тестирования, экзаменов.

Со времен Штайнера педагоги и психологи бьют во все колокола, призывая общественность обратить наконец внимание на убожество, неразумность и неэффективность существующей государственной системы школьного образования, а воз и ныне там – по крайней мере в нашей стране. Причина этого, мне кажется, в том, что школа воспринимается людьми искусства, науки и культуры как нечто несущественное. Как погода. Ну дождь, ну мороз, ну плохая школа... Приходится учитывать, но на жизнь по большому счету не влияет. Читать, писать научат, а остальное дадут семья и окружение. А главное – я учился (училась) в традиционной школе, и ничего – мне это не помешало!

Такое впечатление, что школу отодвигают на задворки сознания оттого, что думать о ней неприятно. Этому же способствует мировая литература. О школе пишут либо плохо, либо ничего. Все произведения о школе пронизаны ощущением принужденности, скуки, серости (исключения, разумеется, написаны самими педагогами).

Одна из причин такого восприятия в том, что школьный возраст – возраст пубертата (полового созревания). Тяжелый и неприятный период становления личности. Вспоминать себя в этом возрасте чаще всего не хочется. Приятно вспоминать детство «золотое» и юность – студенчество, любовь, безопасную независимость.

Школа – свидетель слабости, беззащитности перед произволом учителей и часто старшеклассников, свидетель глупостей и разочарований. Поэтому ее не любят. А раз не любят, то и не вмешиваются.

Но давайте отвлечемся от той школы, где учились когда-то мы, и подумаем о другом. Школа – один из важнейших институтов государства.

В школе формируются главные гражданские представления, в ней проходит социализация наших детей и внуков. С 7 до 17 лет дети проводят в школе большую часть времени. До тех пор, пока наших детей воспитывают униженные, нищие, серые люди, страна наша останется на уровне феодального гражданского мышления. И никакие конференции, форумы и «круглые столы» этой беде не помогут.

Не знаю, как в других областях человеческой деятельности, а в нашей количество лжи и ханжества за 10 лет перестройки не только не уменьшилось, а, пожалуй, возросло. И первая ложь – школьная реформа и Закон «Об образовании».

Когда становится невозможно скрыть от широкой общественности тот факт, что школа не столько учит детей, сколько калечит их физически и духовно, управленцы из образовательных структур начинают говорить и писать о реформе школьного образования. Появляется множество книг и брошюр, защищаются диссертации, в прессе и на телевидении начинают мелькать 3–4 фамилии учителей-новаторов. Стыдно вспоминать – я сама дважды покупалась на этот шум. Казалось: вот-вот что-то изменится. Наивно!

С советских времен находясь «у крана», чиновник больше всего боится эту позицию – распределяющую и контролирующую – утратить. Я не хочу останавливаться на этом вопросе – это совершенно уже общее место. И выходы из этих тупиков есть, и компромиссные решения возможны. Беда в том, что сегодня это никому не нужно, кроме горстки добросовестных и неравнодушных профессионалов и прозорливых, любящих своих детей родителей.

В 1990–1991 годах в больших городах стали появляться так называемые частные школы. Им так и не придумали соответствующего названия, правильнее всего было бы – «внебюджетные». История этих школ очень похожа на историю российского фермерства.

Так же, как в сельском хозяйстве, непонятно откуда взялись люди, готовые на свой страх и риск отойти от государственной кормушки и попытаться работать не так, как требует очередная административная левая нога, а по совести и здравому смыслу.

Так же, как фермерам, этим людям казалось, что их труд нужен их стране, что сама добросовестность, профессионализм, готовность принимать новое заслуживают пусть не поощрения, но какой-то поддержки. Так же, как фермеры, они заблуждались, и так же их втихую душили. Всеми правдами и неправдами. Нормами СНИП (запрещение размещать детские учреждения в жилых домах) и требованием обязательного выполнения рекомендованного учебного плана. (Этот учебный план вам не годится – пожалуйста, не выполняйте, но лицензию вы не получите и школу закроют). И так далее.

Я хочу познакомить вас с реальным положением дел в так называемых негосударственных образовательных учреждениях г. Москвы и объяснить, как я понимаю связь между существованием таких школ и преемственностью культуры.

Чаще всего эти школы организовывали родители, которые не хотели, чтобы их дети оказались изгоями среди матерящихся и курящих сверстников, не хотели объяснять учителям, почему ребенок не может питаться в школьном буфете, не хотели, чтобы их дети теряли интерес к учебе за первые месяцы первого класса.

Тогда учителя, которые пошли работать в эти школы, были уверены, что смогут показать наглядно: можно учить интересно, можно работать весело; унижение – вовсе не единственный и совсем не лучший способ воздействия на ребенка.

Сверхзадачей этих школ было воспитание новой интеллигенции для новой России. Демократизм, контактность, знакомство с мировой литературой и историей культуры – все это началось в частных школах. Обучение языкам с первого класса; возможность свободного общения с детьми; изменение подхода к целям и задачам урока; возможность изменения содержания хотя бы в рамках предмета – все это вдохновляло учителей на поиск, на творчество. Мы все время учились. И постоянно делали открытия. Оказалось, что даже прописные истины профессии, которые раньше выглядели демагогией, заработали. Например, сейчас я твердо знаю, что «нет плохих учеников – есть плохие учителя», хотя 10–12 лет назад меня эта фраза приводила в ярость как заведомая ложь. Оказалось, и вправду все здоровые дети в нормальной, доброжелательной обстановке хотят учиться. Лень в учебе – это такой же признак неблагополучия, как нежелание ребенка двигаться. Другое дело – чему и как они хотят учиться.

Вот здесь, пожалуй, и стоит рассмотреть отношения школы и культуры. Декларируемые отношения – самые радужные. Школа – хранительница культуры, она передает культуру следующим поколениям, приобщает их к культурным ценностям. Да и какая другая структура могла бы взять на себя подобную миссию? Школа до недавнего времени была неизбежна для каждого жителя нашей страны. Любой человек вне зависимости от национальности, социального положения, уровня достатка и здоровья 8 лет своей жизни проводил в школе. И в обязательном порядке изучал Пушкина и тригонометрические функции углов, законы Ньютона и гуситские войны.

И, надо сказать, до какого-то времени было много положительного в этой системе. Пусть большая часть знаний пролетала мимо, а понимание чаще всего имитировалось – все же что-то оставалось. Оставалось ощущение достоинства, которое хранили некоторые, в основном пожилые, учителя, принявшие его как эстафету у тех, гимназических. Ощущение порядочности и бескорыстия, заинтересованности в своем деле. Такие были в каждой школе, но их становилось меньше и меньше с каждым годом.

С 1970 года началась борьба за процент успеваемости, рисование троек, что и явилось главной причиной ухода таких учителей.

Когда унижение учителей, требование бесконечных доказательств того, что они не халтурят и не даром получают зарплату, стало нормой, уход добросовестных и честных людей из школы стал массовым. В школе воцарялась и утверждалась серость.

К началу перестройки произносить рядом слова «школа» и «культура» можно было только в насмешку. Повсеместно был распространен базарный, вульгарный тон речи. Эпитеты, которыми награждали духовные наставники своих воспитанников, опередили (а может, и обусловили) вхождение ненормативной лексики в печать и на телеэкран.

Появились школы-гимназии и школы-лицеи. И вот в гимназии учительница девочку-первоклашку в раздражении называет коровой, а в лицее мальчика бьют тетрадью по лицу.

Главной добродетелью ученика в школе и всегда-то была скромность и незаметность. Теперь она стала единственной добродетелью. Все остальное стало чистой формальностью. Но на этом фоне появился социальный заказ на образование. Стали нужны языки, появился спрос на специалистов. Оказалось (неожиданно), что кому-то образование пригодилось и даже помогает неплохо жить.

Родители начали с 5–6 лет выталкивать детей на дорожки «тараканьих бегов» – конкурсных испытаний для поступления в школы, где за 10 лет сделают из чада «почти юриста» или «почти финансиста» и останется ему до счастливой жизни пустяк – пять лет института. Главное – чтобы дитя к первому классу красиво писало, бегло читало, легко считало, а дальше, если хватит сил и денег, занимаясь с репетиторами, не сошло с дистанции из-за неврозов, или острой анемии, или... перечень потерь бесконечен. (Кстати, о том, что спонсорские возможности родителей сильно влияют на результат забега, обычно умалчивается.)

Магия представлений: раз тяжело и дорого стоит – значит, хорошо – просто затмила здравый смысл. Спекуляция на амбициях родителей приносит прекрасные дивиденды. Школы эти эксклюзивно субсидируются из бюджета. Их гордость – прекрасно оснащенные кабинеты, дорогое оборудование. Давление на психику детей жуткое. Страх вылететь из такой школы, страх оказаться хуже других, постоянное переутомление и... скука. От культуры это явление, по-моему, еще дальше, чем обычная небогатая деревенская школа.

Усвоение культуры, приобщение к ней требуют работы души и времени на осмысление. Культура – прежде всего отказ от суеты, внятное достоинство. Толкание локтями за хлебным местом, бесконечные унизительные доказательства, что ты достоин быть в этой школе, в этом обществе, не может существовать в одном измерении с культурой. Кстати, при обсуждении «Моцарта и Сальери» ученики 9-го класса нашей школы объясняли несовместность гения и злодейства именно тем, что злодейство суетно, а гения интересует вечность.

Оказывается, то, что психологи называют общей одаренностью, действительно присуще всем (подчеркиваю: всем без исключения) детям. Другое дело – ее легко затушить. Кстати, убить нелегко. Ее можно реанимировать даже в 12 лет, позже – только если удастся сделать ребенка союзником в этой работе.

Оказывается, поощрение как стимул с детьми дает прекрасный результат, не хуже, чем с животными. Учатся с удовольствием и азартом.

Оказывается, урок-диалог, урок-игра, урок-сюрприз для самого учителя – радость, ни с чем не сравнимая.

Много интересного узнаешь, когда работаешь с детьми без непрерывных окриков сверху. Главное, пожалуй, то, что, обучая, нужно не отвечать на вопросы, а задавать их. И не притворяться, а задавать те вопросы, ответы на которые самому учителю не очевидны. Самое интересное, что так можно строить даже урок математики, где, казалось бы, только очевидные со времен Евклида истины, – сообщай их ученикам, и все дела...

Очень много нам дало знакомство с системой развивающего обучения Эльконина – Давыдова, справедливо награжденных Государственной премией. Эта программа сориентирована прежде всего на развитие познавательного интереса и – очень важный момент – на то, чтобы ребенок сам делал открытия закономерностей.

К нам, наоборот, приводили детей с нарушениями координации, логопатией, дисграфией, повышенным внутричерепным давлением, гипотонусом, гипертонусом... Тех самых, «со странностями», которым так трудно вписаться в требования наших ведомственных школ. Были и такие (и это самые сложные), которые какое-то время выдерживали роль оловянных солдатиков, а потом впадали в полную апатию и не реагировали на двойки и замечания. Бывали такие, которые бросали школу в 10–11 лет или грозились покончить с собой, если родители будут настаивать на посещении школы. Такие приходят подарки, что отчаяние охватывает. Агрессивен, нагл, ничего не хочет. И вот ищут учителя, где прячется живая душа. Приходим в отчаяние, на педсовете решаем: исключить. А потом опять жалко, опять ищем, и вдруг – глаза ожили, написал сочинение, нарисовал картинку, принес в школу фотографии своей собаки. Что там Пигмалион! У нас таких Галатей в каждом классе по 3–4 человека.

В прошлом учебном году у нас был первый выпуск 9-го класса. Дети в наказание за то, что выбрали негосударственную школу, должны были сдавать экзамены по всем учебным предметам в другой школе. Всего у них 15 экзаменов. Мы очень боялись, что, приучив детей к неформальным способам освоения материала, не дали умения и навыков сдавать формальный компонент предмета. Но оказалось, что волновались мы напрасно.

Ребята восприняли это испытание как повод для развития еще каких-то сторон их личности, как возможность тренировать память, умение находить ответы на вопросы экзаменационных билетов самостоятельно, как тренировку общения с экзаменаторами. И опять-таки оказалось, что чувство собственного достоинства очень помогает не растеряться, незашоренность мышления позволяет нетривиально ответить и вообще умение превращать препятствие в возможность очень облегчает жизнь.

На учительских совещаниях в комитете образования признали, что частные школы независимо от их педагогического направления по результатам т.н. «срезов знаний» (тестирования детей по предметам) намного выше средних результатов по округам и по городу.

В этих школах дети по-другому держатся, по-другому разговаривают. Конечно, их тоже коснулась масс-культура, но они читают книги, разговаривают между собой не междометиями, а главное – они доброжелательнее.

И все это потому, что школы маленькие. Это – первое условие нормального воспитания. Эмоциональный, тонкий, впечатлительный человек не может нормально развиваться, находясь все время в толпе от 30 (класс) до 1000 (школа) человек.

В этих огромных школах ввели, как специально, кабинетную систему. Не учитель приходит в класс, где сидят дети, а дети бродят между кабинетами в тесных коридорах, стоят у запертых дверей в ожидании, когда кабинет откроют.

Небольшие школы – это очень дорого. И я не буду говорить о том, что это все равно дешевле, чем последствия той наркотизации и криминализации поколения, которые происходят сейчас в обычных массовых школах окраин. Понятно, что платить по этому счету не сегодня, а завтрашний день меньше всего тревожит тех, кто сегодня у власти. Принцип «в дождь крышу не кроют, а в вёдро она сама не течет» – основной у наших чиновников. И Бог им судья.

Главное, что масса родителей готова доплатить за то, чтобы их дети учились в обстановке более человечной, в меньших классах, с более гибким индивидуальным режимом.

Но не тут-то было. Никаких компромиссов не признают наши начальники. Или все, или ничего. Или плати целиком за все – аренду помещения, воду, телефоны, зарплату учителям и уборщицам, все налоги и т.д., и т.п. (по Москве это минимум 1,5–2 млн. руб. в месяц на ребенка). Или пусть ходит в обычную школу и нечего выпендриваться.

Таким образом, негосударственные школы, где учатся наши с вами дети, не выдерживают финансового давления, и скоро останутся, по-видимому, только так называемые «банкирские», где плата за обучение от $ 15000 в год. В общем, это тоже геноцид интеллигенции. Не давать нам возможности учить детей в нормальной обстановке – это сильный ход. И кто бы ни стоял за этой политикой – коммунисты, фашисты или наркомафия, их можно поздравить.

Для наших школ нет зданий, хотя детские сады разваливаются и горят. Для них нет денег, хотя родители наших учеников исправно платят налоги. Лицензию на образовательную деятельность получить намного труднее, чем аргонавтам – золотое руно. Идет непрерывная игра в одни ворота с меняющимися правилами.

Если наши школы погибнут, пожалуй, через 15–20 лет уже некому будет передавать эстафету. Мы будем доживать свой век среди нечитающих, неговорящих, жующих жвачку животных. Те библиотеки, о сохранении которых так много сегодня говорят, музеи, концертные залы будут отданы под казино и дискотеки.

Без передачи культуры следующим за нами поколениям все наши усилия теряют смысл.

Поэтому призываю вас и прошу: не считайте школу таким ненужным и неважным фактором культуры. Обратите на нее внимание. Помогите остановить очередную волну тоталитарного давления на школьное образование, маскирующуюся под реформу.